Шекспирах, предпочтителен для плавления металлов. Как счастлива наша Европа,
что у нее есть оба вида топлива!
     Но как бы то ни было, а Республика явно торжествует. Весной  этого года
город Майнц снова видит себя  осажденным и опять  переменит  хозяина; правду
сказал Мерлей из Тионвиля, "с диким взглядом  и бородой", что его видели там
не  в последний раз. Курфюрст Майнцский обращается к своем братьям государям
со  следующим уместным  вопросом:  не благоразумнее  ли начать переговоры  о
мире?  "Да!"  - отвечают в  душе многие  другие курфюрсты.  Но в то же время
Австрия колеблется и в конце концов отказывается, получив субсидию от Питта.
Что касается последнего, то кто бы ни колебался, а он,  приостановив у  себя
действие своего Habeas Corpusнепреклонным, несмотря ни  на перевороты в других  государствах, ни на  свои
домашние  затруднения  со стороны  шотландского национального  парламента  и
английских Друзей  Народа,  которых  он  принужден  судить, вешать или  даже
видеть  оправданными и торжествующими;  жесткий,  непреклонный человек!  Его
Величество  король Испании, как мы и предсказывали,  заключает  мир,  то  же
делает  и  король  прусский, и составляется Базельский договор10.
Договор  с  мрачными анархистами  и цареубийцами!  Увы,  что  делать? Нельзя
повесить эту анархию; пожалуй, она скорее повесит  вас  самих; волей-неволей
приходится вступить в переговоры с нею.
     произвола,  обеспечивал  право  всех граждан  на освобождение под  залог  до
судебного разбирательства.

     Между тем  генералу  Гошу  удается  установить  мир  в  Вандее. Негодяй
Россиньоль и  его  "адские колонны"  исчезли;  Гош  достиг мира  твердостью,
справедливостью,  рассудительностью и умными мерами. Набирая свои "подвижные
колонны" не из адских элементов, оцепляя ими страну, прощая покорных,  казня
оказывающих сопротивление, он шаг за шагом  усмиряет восстание. Ларошжаклен,
последний из  дворян, пал  в  бою; Стоффле сам вступает  в переговоры;  Жорж
Кадудаль возвращается в Бретань,  к своим  шуанам; ужасная  гангрена Вандеи,
по-видимому,  окончательно устранена.  Она стоила круглым счетом  100  тысяч
жизней,  а  с потоплениями,  поджогами  и адскими  колоннами число жертв  не
поддается исчислению. Такова вандейская война11.
     Однако  несколько  месяцев  спустя  она  вспыхивает  вновь,  но  уже  в
последний  раз, раздутая Питтом и нашими  ci-devants  Пюизе из  Кальвадоса и
другими. В июле 1795 года английские корабли вступают на рейд Киберона.  Там
предполагается  высадка воинственных  ci-devants  роялистов, добровольцев из
военнопленных,  страстно  желающих дезертировать;  выгружаются огнестрельное
оружие, прокламации, амуниция  и  звонкая монета. Но  и республиканцы быстро
вооружаются, идут  в полночь тайком  по  побережью  Киберона и штурмуют форт
Пантьевр;  гром  войны смешивается  с  ночным  ревом  моря,  и утренняя заря
освещает редкую  картину. Высадившиеся бросаются  обратно в свои лодки или в
морские волны и  с воплями погибают.  Словом,  ci-devant Пюизе  терпит здесь
такую же неудачу,  как и в Кальвадосе,  когда он мчался из Вернонского замка
без сапог12.
     Таким образом, и это  дело стоило жизни многим  смелым  людям, в  числе
которых  все оплакивают храброго сына  Сомбрейя. Злополучная семья!  Отец  и
младший сын погибли на гильотине; героиня дочь, доведенная до нищеты, прячет
свое горе от истории; старший сын погибает здесь, на Кибероне, расстрелянный
военным  трибуналом как  эмигрант, сам  Гош  не может  спасти его.  Если все
войны,  гражданские  или   другие,  суть  плоды  недоразумений,  то  где  же
скрывается разумение?!

        "Глава четвертая. ЛЕВ НЕ УМЕР"

     Конвент,  несомый  течением судьбы к чуждой  победе  и  гонимый сильным
ветром общественного мнения к милосердию и  роскоши, несется так быстро, что
нужно все искусство кормчего, и даже более, при такой скорости.
     Интересно  смотреть,  как  мы   поворачиваем  и  кружимся   и  все-таки
принуждены плыть по  ветру. Если,  с одной  стороны,  мы вновь  принимаем  в
Конвент  73  протестовавших,  то   с  другой  -  принуждены  согласиться  на
довершение апофеоза Марата: взять его тело из церкви кордельеров и перенести
в  Пантеон  великих  людей, вырыв  прах  Мирабо, чтобы очистить  место.  Все
напрасно: напор  общественного мнения  не ослабевает! "Золотая  молодежь"  в
заплетенных косичках  сбрасывает  бюсты  Марата в  театре Фейдо,  топчет  их
ногами, бросает их с яростными криками в сточную яму Монмартра13.
Снесена  его часовня  на  площади Карусель; сточная яма Монмартра  принимает
даже прах его.  Ни  один обоготворенный человек не оставался божеством более
короткое  время.  Каких-нибудь   четыре  месяца  в   Пантеоне,   храме  всех
бессмертных, - и затем в  сточную яму, великую клоаку Парижа  и мира! "Число
бюстов Марата достигло одно время около четырех тысяч". Из храма бессмертных
в клоаку! Так бросает судьба бедные человеческие существа!
     Наряду  с этим  поднимается вопрос:  когда войдет  в  силу  конституция
девяносто третьего  года, т.  е. 1793 года?  Рассудительные  умы думают  про
себя, что конституция девяносто третьего года никогда не вступит в действие.
Пусть теперь другие люди займутся составлением лучшей!
     Опять же, где теперь якобинцы? Бездетная, дряхлая, как мы видим,  сидит
теперь когда-то  могущественная  Мать патриотизма,  скрежеща  не  зубами,  а
пустыми  деснами  на  предательский термидорианский Конвент  и на  весь  ход
вещей. Бийо, Колло и  компания дважды  обвинялись  в  Конвенте  Лекуэнтром и
Лежандром,  и  во второй раз обвинение  не было  признано  клеветой.  Бийо с
якобинской  трибуны  говорит:  "Лев  еще  не  умер,  он  только  спит".  Его
спрашивают  в  Конвенте,  что  он подразумевает  под пробуждением льва? И  в
бывшем дворце Эгалите начинаются бесконечные столкновения между tappe-durs и
"золотой  молодежью".  Слышны  крики:  "Долой якобинцев, Jacoquins!"  Coquin
означает  "негодяй".  С  высокой трибуны раздается боевой звук,  но  ответом
служат  лишь  молчание и  тяжелое  дыхание.  В  правительственных  комитетах
поговаривают о  приостановке  якобинских собраний.  Но что это? В  день Всех
Святых или накануне этого дня,  в  ci-devant ноябре 1794 года  от  Рождества
Христова, - печальный канун для якобинцев - град камней с проклятиями  летит
в  окна  Якобинского  клуба. Якобинки,  знаменитые Tricoteuses  с вязальными
спицами  в руках, обращаются в бегство, но у  дверей их  встречает  "золотая
молодежь"  с  "толпой  в  четыре тысячи  человек", которые преследуют  их  с
гиканьем, пинками, насмешками,  секут их  лозами самым скандальным  образом,
задрав  юбки,  пока  они,  доведенные до  истерики,  не  успевают  скрыться.
Выходите теперь вы, мужчины!  Якобинцы выходят, но только для боя, поражения
и полного расстройства. Пришлось вмешаться вооруженной власти, и не только в
этот, но  и  на другой  день,  после чего  якобинские  собрания прекратились
навсегда14. Якобинцы исчезли среди бури смеха и рева. На месте их