искра; но скоро темп  танца возвращает ее  на прежнее  место. Подобно  яркой
комете, она несется, кружась,  по  своей орбите, как бы подчиняясь  двоякому
действию тяготения  и влечения"4. Заглянув немного вперед, тот же
Мерсье  видит  Merveilleuses  в  "шароварах  телесного  цвета",  с  золотыми
браслетами на ногах; настоящих  танцующих гурий искусственного рая Магомета,
слишком  уже магометанского. Монгайяр замечает своим  меланхолическим взором
не  менее  странную вещь: каждая светская гражданка,  которую вы встречаете,
находится в интересном положении. Великий боже, каждая! "Настоящие подушки!"
-  прибавляет  этот  язвительный  человек;  такова   мода  во  время,  когда
народонаселение  сократилось  вследствие  войн  и  гильотины5. Не
вникайте глубже в достоинства этой моды.
     Взгляните теперь на эти новые группы на улицах вместо  прежних страшных
Tappe-durs  Робеспьера.  Это  молодые  люди,   одетые  не  в  черные  куртки
карманьолы из  грубого сукна, а в изящное  habit carre,  или фраки с прямыми
фалдами, с изящным, антигильотинного фасона воротником; волосы их  заплетены
на висках и,  свернутые сзади узлом,  ниспадают  на военный манер;  это  так
называемые muscadin  (щеголи) или денди. Фрерон ласково называет их jeunesse
doree - золотая или позолоченная молодежь. Эта "золотая молодежь" появилась,
как бы  воскреснув  из мертвых.  Те,  кто были жертвами, носят креп на левой
руке.  Мало  того, они носят дубинки, налитые свинцом, и имеют сердитый вид.
Если с  ними встретится  какой-нибудь  Tappedur  или осколок якобинства, ему
придется плохо.  Они  много  страдали;  их  друзья  были гильотинированы; их
удовольствия, шалости, тончайшие воротнички безжалостно преследовались: горе
подлым  красным  колпакам, которые делали  это!  Красавица Кабаррюс  и армия
греческих сандалий  улыбаются одобрительно.  В театре Фейдо храбрая молодежь
во фраках  с  прямыми фалдами  любуется красавицами  в греческих сандалиях и
воспламеняется  от их взглядов. Долой  якобинство! Никакие  якобинские гимны
или демонстрации, кроме термидорианских, не будут более терпимы; мы свергнем
якобинство нашими свинцовыми дубинками.
     Но пусть всякий, кто всматривался в буйную природу этих денди, особенно
в стадном состоянии, представит себе, какой элемент составляла эта  "золотая
молодежь"  при "священном  праве  восстания"!  Ссоры и  побоища,  война  без
перемирия и  без меры!  Санкюлотизм ненавистен, как смерть и ночь! А  денди,
действительно разве они не кюлоты, разве  они не одетые в силу самого закона
своего  существования:  это  "животное  одетое,  которое  живет, движется  и
проводит свое существование в одежде"?
     Так  и  идут  дела.  Люди   вальсируют,  ссорятся;  красавица  Кабаррюс
старается  чарами  Орфея  вновь цивилизовать  человечество. И  как  говорят,
небезуспешно.  Какая  суровость,  хотя бы и  республиканская, может  устоять
перед греческими сандалиями в ионических движениях, с золотыми кольцами даже
на  больших пальцах  ног?6  Постепенно  возникает и быстро растет
неоспоримая  новая  благовоспитанность.  Однако  возродился  ли  хотя  бы  к
нынешним дням  тот  непередаваемый  настрой общества  времен старых королей,
когда порок "утратил свое безобразие" (с выгодой или без выгоды для людей) и
легкомысленная пустота получила право  гражданства и утвердилась так прочно,
как никогда? Или же  не утрачен он безвозвратно?7 Так  ли это или
нет, а мир должен продолжать свою борьбу за существование.

        "Глава третья. КИБЕРОН"

     Не обнаруживают  ли  бессознательно  эти  ниспадающие  волосы  "золотой
молодежи"  в  полувоенном  костюме  другого,   более   важного   стремления?
Республика, проникшаяся отвращением к гильотине, любит свою армию.
     И  не  без основания.  Если в свое время военная  доблесть почетна, а в
глазах массы даже  почетнее  всего,  то в описываемую эпоху военная доблесть
была своевременнее и важнее, чем  когда-либо.  Сыны Республики  поднялись  в
безумной ярости, чтобы освободить ее от рабства и Киммерии. И разве  они  не
достигли этого? Из  Приморских Альп, из проходов, Пиренеев,  из Нидерландов,
из долины Рейна  Киммерия отброшена далеко назад со священной родной  земли.
Сыны ее,  пылкие, как пламень,  пронесли  ее трехцветное  знамя над головами
всех  ее врагов, и оно  победоносно развевается и над крутыми горами, и  над
пушечными батареями. У этой Республики под ружьем миллион  сто тысяч воинов,
а  в один исключительный момент у  нее было, как  полагают,  по крайней мере
"миллион семьсот  тысяч"8.  Подобно кольцу молний, опоясывают они
свою  страну  от  берега  до  берега,  давая  залпы  и  распевая  "Ca  ira".
Киммерийская коалиция деспотов отступает, охваченная удивлением и страхом.
     Огню,  пылающему  в  сердцах  этих  галльских  республиканцев,  никакая
коалиция не может противостоять! Ими предводительствуют не обладатели гербов
с  четырьмя  поколениями  дворянства,  а  бывшие  сержанты,  вырвавшие  свой
генеральский чин  из жерла  пушек: Пишегрю, Журдан, Гош. У них есть хлеб,  у
них есть  железо, а "с хлебом и железом можно дойти до Китая". Посмотрите на
солдат  Пишегрю в  эту суровую зиму: оборванные, обтрепанные, "в башмаках из
жгутов  соломы, в плащах из лыковых  рогож", они наводняют Голландию, словно
орда  демонов,  когда лед  перекинул  мосты  через  все воды,  и  с  криками
стремятся  от победы к победе! Корабли на Тексле захвачены конными гусарами;
герцог  Йоркский бежал; штатгальтер также  бежал, довольный тем, что удалось
ускользнуть     в    Англию    и    оставить    Голландию    брататься     с
французами9. Огонь, пылающий  в этих  галльских  сердцах, подобен
пламени  горящей  травы  и  сухого  хвороста;  ни  один  смертный  не  может
противостоять ему в первую минуту.
     И все так же будет  гореть он и стремиться вперед,  уничтожая все, и от
Кадикса   до   Архангельска   безумный  санкюлотизм,  превратившийся  теперь
благодаря  обучению в  регулярную  армию,  предводительствуемый каким-нибудь
солдатом демократии (положим,  молчаливым артиллерийским  офицером), жестоко
наступит на шею своих врагов,  и  его победные клики и их вопли огласят мир!
Вот какой  пожар  зажгли  вы, поспешно  объединившиеся  короли, будучи  сами
лишены огня и имея  солдат, воодушевляемых только обучающими их  сержантами,
нравоучениями в  общих столовых и барабанщиками! Однако дело начато и  будет
продолжаться целых 20 лет.  Вот как долго  этот галльский огонь,  меняя свой
цвет и характер, будет гореть на лице Европы и мучить и обжигать людей, пока
он не раздражит всех, не зажжет другого рода огонь - тевтонский - и не будет
поглощен,  так сказать, в один день! Бывают пожары, вспыхивающие  внезапно и
ярко,  подобно  горению хвороста  и травы, и  бывают  иные,  которые  трудно
разжечь,  как  уголь  или даже  антрацит, но  которые, если уж  разгорелись,
невозможно потушить  никакими усилиями. Ярко вспыхнувший галльский  огонь мы
замечаем  не  только  в  войсках Пишегрю,  но  и  в  не  менее  бесчисленных
Вольтерах, Расинах, Лапласах, так как француз, сражается ли он, поет ли  или
думает, всегда сохраняет  ту совокупность человеческих свойств, которая дает
отличный жар  для  поджаривания  яиц,  в  каком бы смысле  ни  понимать это.
Тевтонский  же  антрацитовый  огонь,  как  мы  видим в  Лютерах,  Лейбницах,