войлока и дерева,  похожим  на  юрты,  по  купеческим  глинобитным  домам,
прятавшимся за глиняными же заборами, по приземистым с плоскими кровлями и
крохотными  оконцами,  караван-сараям.  Постройки  были  присыпаны  желтой
пылью, казались унылыми и безликими. Скучный город, постылый город...
     Иосиф представил на мгновение зеленую праздничность весенних  степей,
прохладные струи Маныча, синие  дымки  костров  между  юртами,  опьяняющий
запах свежей баранины и тяжко вздохнул. Проклятая жизнь, ни дня покоя...
     Улица спускалась к протоке Волги, которая делила город на две части -
Итиль и Хазар. Посредине протоки, на песчаном острове,  высился  кирпичный
дворец Кагана, окруженный малыми дворцами, садами  и  виноградниками.  Это
был город в городе, недоступный для  простых  людей.  Возле  моста  стояли
вооруженные  арсии.  Иосиф  спешился,  бросил  поводья  арсию,  пошел   по
скрипучим, зыбко вздрагивавшим доскам моста.  Внизу  катилась  желтоватая,
будто тоже припорошенная пылью, вода.
     Площадь, выложенная известковыми плитами, а  за  ней  дворец  Кагана,
поражающий  своей  громадностью.  Выше  были  только  минареты   некоторых
мечетей, но они торчали, как древки копий, а дворец  загораживал  полнеба.
Все, что окружало  дворец,  казалось  ничтожно  малым.  Жилище,  достойное
равного богам...
     Даже царь Иосиф, пересекая площадь, испытывал непонятную робость. Для
него не было тайн во дворце, да и сам Каган был выбран из числа безликих и
безвольных родичей прошлого владельца дворца  по  его  указке,  но  сейчас
Иосиф чувствовал себя  ничтожным  и  униженным,  ступал  по  белым  плитам
осторожно, будто опасаясь нарушить звуком шагов величавый покой  дворцовой
площади.
     У высоких дверей, украшенных золотыми  и  серебряными  бляхами,  царь
положил на ступени меч, стянул сапоги из мягкой зеленой кожи и выпрямился,
босой и смиренный. Приоткрылось оконце, прорезанное в дверях:
     - Кто нарушил покой равного богам?
     - Иосиф, слуга богов.
     - Что ищет слуга богов у равного богам?
     - Совета и благословения.
     - Пусть ищущий войдет...
     Двери бесшумно отворились и царь Иосиф шагнул в  полумрак  дворцового
коридора. Молчаливые арсии в золоченых кольчугах с маленькими топориками в
руках сопровождали  его.  Влажные  плиты  пола  неприятно  холодили  босые
подошвы. Струйки дыма от пылающих факелов ползли, как змеи,  к  сводчатому
потолку.
     У  порога  тронного  зала  Иосифа  остановил  привратник-чаушиар.  Он
коротко поклонился, поднес к  жаровне  палочку  пропитанного  благовониями
пальмового дерева. Царь благоговейно подержал в  руке  горящую  палочку  и
вернул чаушиару. Таков был обычай: хазары  верили,  что  огонь  очищает  и
освобождает от недобрых мыслей, а  перед  лицом  Кагана  совесть  человека
должна быть прозрачной, как горный хрусталь...
     - Войди и припади к источнику мудрости! - разрешил наконец чаушиар.
     Золотой трон Кагана стоял  посередине  большого  круглого  зала.  Над
троном висел балдахин  из  алого  индийского  шелка  с  золотыми  тяжелыми
кистями. Лучи утреннего солнца,  проходя  сквозь  длинные  окна,  полосами
расцветили ковер на полу. Торжественная тишина царила в зале.
     Царь Иосиф трижды поклонился пустому трону, упал ниц  и  не  поднимал
головы,  пока  не  услышал  негромкий  певучий  звон:  управитель   дворца
кендер-каган ударил молоточком по серебряному диску.
     - Жаждущий совета может приблизиться!
     Иосиф на коленях пополз к трону. Когда до его подножия осталось  пять
шагов, снова раздался серебряный звон и  царь  поднял  голову.  Он  увидел
Кагана.
     Высокая шапка Кагана, сплошь вышитая золотом, поблескивала множеством
драгоценных камней, рукава белого одеяния  спускались  почти  до  пола.  У
Кагана было безбородое, бледное от постоянного затворничества лицо,  глаза
прикрыты набрякшими  веками.  Что-то  отрешенное,  неземное  было  в  лице
Кагана, как будто он, вознесенный на немыслимую высоту,  уже  не  способен
испытывать волнения и страсти, свойственные простым смертным, мир  утратил
для него всякий интерес, и  Каган  всматривается  только  в  самого  себя,
отыскивая в себе непостижимую ни для кого мудрость...
     - О, равный богам! - начал царь Иосиф. - Пусть не  покажется  дерзким
известие, нарушившее твой покой! От северного правителя  князя  Святослава
приехал гонец с  угрожающими  словами.  Святослав  сказал:  "Иду  на  вы!"
Призови свою божественную силу, защити Хазарию, ибо  войско  у  Святослава
сильное. Вели рабам своим взяться за оружие. Благослови их на победу!
     Каган медленно склони голову.
     -  Слово  твое  услышано  и  одобрено,   -   торжественно   возгласил
кендер-каган. - Божественная сила Кагана с тобой, царь Иосиф. Да постигнет
врагов злая  смерть  и  забвение  потомков!  Да  обратятся  они  в  пепел,
сдуваемый ветром твоей славы!
     Иосиф снова  опустился  на  колени  и  пополз  к  двери.  Обычай  был
соблюден. Каган  устами  своего  первого  слуги  произнес  благословляющее
слово. Теперь судьба Хазарии вручалась царю, а  кагану  оставалось  молить
богов и ждать исхода войны. И  придет  к  Кагану  безмерное  восхищение  и
благодарность народа в случае победы. Или  смерть,  если  не  поможет  его
божественная сила.
     Над башней дворца смуглолицые арсии подняли на шесте большой  золотой
круг. Блеск золота можно было видеть со всех концов города. Гулко  ударяли
барабаны.  Заревели  большие  медные  трубы,  пробуждая  дремавший  город.
Великий Каган сзывал в войско  подданных  своих,  невзирая  на  племя  их,
достаток и вероисповедание. Ослушников ждала неминуемая казнь.
     Забурлил, заволновался Итиль. Толпы людей заполнили улицы и  площади.
Муллы и раввины, священники и языческие жрецы призывали своих  единоверцев
к войне с  возгордившимися  руссами,  осмелившимися  обнажить  меч  против
священного  города  Кагана.  Городские  власти  ставили  на   перекрестках
виселицы - для вразумления тех, кто не внемлет призывающим словам.
     Хазары-кочевники собирались возле юрт на окраине города и ждали слова
родовых вождей. С большинством своих  людей  они  уже  ушли  в  степи,  на
весенние пастбища. За ними срочно послали гонцов, но скоро ли  они  найдут
кочевья в бескрайних степях? И захотят ли кочевые  беки,  известные  своим
своевольством, спешить на помощь царю?
     Тревожно, ох как тревожно было на душе у царя  Иосифа!  Наступал  час
расплаты и за чрезмерное властолюбие, оскорбляющее беков, и за невыносимую
тяжесть налогов, на которые роптали горожане, и за разбойничьи  набеги  на
соседние народы.
     Но только ли его, царя Иосифа, в этом вина?