попа на нары, но опять  отступил под давлением Мономаха. Редакторы от церкви
зорко наблюдали за Писцом,  строго пресекали его  красноречие по отношению к
противному усопшему.
     После  смерти  Святополка  славный  витязь  Мономах  опять  завел  свою
волынку: не  пойду  в Киев, не хочу кровопролития.  Пришлось  нам брать дела
государственные  в  свои  руки.  Народ  пожег  Святополковых  прихвостней  и
пригласил Мономаха, тонко играя на его человеколюбии: "А не  придешь, князь,
то знай,  что много зла  сделается:  ограбят  уже  не  один Путятин двор или
сотских и жидов, но пойдут на княгиню Святополкову, на бояр, на монастыри, и
тогда  ты,  князь,  дашь Богу  ответ,  если  монастыри  разграбят...".  Всех
перечисленных Мономаху было жалко, и он пришел княжить в Киеве.




        Владимир Мономах

     Великий князь Киевский Всеволод  назвал сына Владимиром  в честь своего
деда  --  Красного  Солнца.  Имя   предполагало,  что  новорожденный,  когда
подрастет,  будет "владеть миром".  Церковь при  крещении дала  младенцу имя
Василий,  что,  опять  же, означает  "повелитель".  Мать, греческая царевна,
довершила  картину  третьим,   греческим  именем  "Мономах"  --  самодержец,
единовластитель. То  есть,  ей  хотелось,  чтобы  Владимир  владел  миром  в
одиночку,  а  Василий -- повелевал  без всяких  советчиков  и  подсказчиков.
Мономах  стал воином. Он все время находился на границе --  в  боях. Спал на
сырой земле, совершил 83 большие путешествия, с голыми  руками ходил на тура
--  брал быка за  рога.  При этом сохранял  непонятную душевную мягкость  по
отношению к последней ерунде -- российскому народу. От Владимира Мономаха мы
впервые  услышали наставление  не как лучше ограбить племянников,  не  что и
почем продать, а как надо беречь русских людей -- нас!
     "Не  давайте отрокам обижать  народ ни  в селах, ни  на поле, чтоб  вас
потом не  кляли. Куда пойдете, где станете,  накормите бедняка; больше всего
чтите гостя...: гость по всем  землям прославляет человека либо добрым, либо
злым", --  слеза умиления падала  с  седых  ресниц Писца  на  седое  гусиное
перо...
     Мономах был настоящим  богатырем:  диких коней  в  пущах  вязал живыми,
олень  его бодал,  вепрь оторвал ему перевязь с  мечом,  медведь кусал, волк
сваливал вместе с лошадью (вот волки были!).  Мономах  после  охоты или  боя
диктовал Писцу: "Не бегал я для  сохранения  живота своего, не щадил  головы
своей. Дети! Не бойтесь ни рати, ни зверя, делайте  мужское дело!". Конечно,
можно  заподозрить  Мономаха  в  мемуарных  преувеличениях.  Он и  грек  был
наполовину,  и  царского рода по  матери, и поэтому очень нравился грамотной
церковной  верхушке: в летописях Мономаха нет-нет да  и  называли Царем!  Но
Мономах ни  разу не был замечен  в  подлости. Ни разу не  нарушил  крестного
целования.  Состояние журналистики  было уже  таково,  что правда  частенько
показывалась  на свет божий в трудах нашего Писца и  его собратьев. А иногда
подлость  и не скрывали: как ее скрыть от современников, когда всем  она уже
известна? Тогда придворные лизоблюды  начинали  диктовать всякие оправдания,
придумывать высшие интересы страны, так что  наш Писец только покряхтывал. А
о Мономахе ничего такого не записано -- чист, как стеклышко!
     И вот Мономах стал князем Киевским.
     Начал он  с  финансов:  собрал братьев, уговорил ограничить проценты по
кредиту. "Жиды с позволения Святополка пользовались неумеренными ростами, за
что  и  встал  на них  народ".  Урезонив  еврейскую  банковскую  верхушку  и
прекратив черносотенные  погромы, Владимир установил гражданский мир. Против
миротворца  воевать  как-то  не  тянуло, и  Мономах правил  спокойно.  Были,
конечно, дела  семейные.  Повадился Ярослав  Владимирский  бить жену, внучку
Мономаха, пришлось идти в поход, брать в осаду и  на  испуг. Но все  это без
пролития крови, -- дико по тем временам!
     Повадки  внучатого  зятя так и подталкивали к  войне  -- он приводил на
Русь  то поляков,  то венгров.  Приходилось  садиться в  седло. Но настоящей
войны и большой крови не  было. Ярослав  погиб бесславно: его убили ночью на
дороге копьем в спину бывшие союзники, поляки.
     Мономах  спокойно  умер  в  Киеве в 1125  году, после  12  лет честного
правления. Писец дал волю перу и  чувствам: "Он просветил Русскую землю, как
солнце,  слава  его прошла  по  всем странам, особенно  же  был  он  страшен
поганым...  Духовенство плакало по нем как по святом и добром князе;... весь
народ плакал по нем, как плачут дети по отце или по матери!".
     Слова вроде бы знакомые, но верится им на этот раз.




        "Тяжела ты, шапка Мономаха!"

     После Мономаха осталось пятеро сыновей: Мстислав,
     Ярополк, Вячеслав, Георгий (Юрий Долгорукий)
     и Андрей.
     Мстислав  сел в Киеве и правил шесть лет, в точности  повторяя политику
отца. Народ  подумал, что  племя Мономаха  -- все такое. Братья расселись по
городам.
     Однако по  Руси  у них  было немало  и  троюродных братьев  -- таких же
потомков Красного Солнца и Ярослава Мудрого. После смерти Мстислава начались
дикие усобицы. Ольговичи,  Святославичи Черниговские, сами дети Мономаха, их
собственные дети  -- все сплелись в  большой  клубок  смертельной борьбы  за
землю Русскую. Столетняя гражданская  война совершенно смешала умы  россиян.
Братоубийство снова вошло в привычку,  стало  правилом игры. Целые поколения
вырастали   под  бабушкины  сказки  о  страшных   ростовчанах,  новгородцах,
киевлянах и  черниговцах.  Волки  стали  исчезать  из детских пугалок,  Змеи
Горынычи  и  Соловьи  Разбойники вывелись  вовсе.  Даже половцы  были не так
страшны, как русские князья.
     Кстати,  половцы  оказались  не  глупы.  Они  резко  изменили  тактику:
перестали  нападать  на  русские земли.  Да и чего им  было рисковать, когда
каждый день сами русские князья нанимали их грабить и жечь соседние уделы за
деньги, за контрибуции, за долю в добыче! На половцев только иногда нападали
в отместку за соучастие в набегах.
     Это было трудное и противное для нашего Писца время, нудный  период для
дотошного Историка. Волей-неволей им приходилось терпеливо описывать все эти
походы своих на своих.  Писец набирал  в долбленую чернильницу темный настой
чернильного  орешка,  набирал  полную  грудь   сумрачного  воздуха  и,  щуря