дверь  - это излюбленный метод царских полицейских. Когда они в декабре 1878
года   хотели   арестовать   подпоручика   В.Д.Дубровина,   офицера   полка,
расположенного  в  Старой  Руссе, то велели командиру батальона сказать ему,
будто  он должен передать ему важное сообщение по делу, касающемуся полка. В
Одессе  полицейские,  намереваясь в одном случае произвести арест, подняли у
дверей  своей  жертвы  крик  "Пожар!".  Этот  человек,  полуодетый, в панике
выбежал  из  дома,  попав к ним прямо в руки, и они преспокойно увезли его с
собой.  Но  когда  обыски  происходят  столь  часто,  что каждый их ожидает,
полиция,  как  правило,  приберегает свои уловки для особых случаев. Ибо как
механика  может ранить собственная петарда, так и полицейские хитрости могут
обернуться  против  самих  изобретателей. История с телеграммой, принесенной
дворником   в  глухую  ночь,  становится  уже  несколько  избитой,  а  когда
поднимается  крик  о  пожаре  или  другом  каком-либо бедствии, вы чуете еще
большую  опасность  и  немедленно  сжигаете  бумаги,  готовясь  к  вторжению
жандармов.
     Закончив  свои  приготовления,  вы  отворяете дверь и разыгрываете роль
невинного  простачка.  Не  может  ведь  полиция  наказать  вас за то, что вы
недостаточно  быстро открыли, чтобы получить апокрифичную телеграмму, или не
спасались  от  мнимого  пожара.  Зная  это, жандармы чаще всего предпочитают
стучать  так  громко, что и мертвый проснется, крича во все горло: "Полиция!
Полиция! Откройте - или мы выломаем дверь!"
     И  это  вовсе не пустая угроза. Царская полиция не стесняется вломиться
в  дом  -  искусство,  в  котором  она  достигла такого же совершенства, как
профессиональные  грабители.  Она  подчас  выполняет  свою угрозу, когда это
удастся  сделать  без  особого  шума.  При  захвате  нелегальной  типографии
"Черного  передела" в январе 1880 года жандармы, не то сняв с петель дверные
створки,  как  говорилось в официальном донесении, не то пользуясь отмычкой,
как  гласила молва, застигли находившихся там людей врасплох и арестовали их
прямо в постели.
     Насилие  и жестокость всегда сопутствовали домашним обыскам и арестам в
России,  а  с  усилением  репрессий  против политических заключенных насилие
стало еще нестерпимее и жестокость беспощаднее.
     Позволительно  спросить:  какие  причины  считаются достаточными, чтобы
дать  право  защитникам  режима  совершать  ночные  налеты и так безжалостно
нарушать   покой   мирных   граждан?   Этот   вопрос   кажется  естественным
англичанину,  но  если вы поставите его русскому, он только пожмет плечами и
рассмеется  над  вашим  простодушием.  "Возможно ли что-нибудь нелепее этого
вопроса!"  -  воскликнул  бы  он,  вероятно.  Ибо  в  России  все зависит от
ретивости  полиции,  а  вовсе  не  от  прав  подданных.  Россия  находится в
состоянии  внутренней  войны,  и  полиция,  будучи  оплотом одной из воюющих
сторон,  не  защищает,  а сражается. Кто бы ни был враг, полиция должна быть
наготове,  чтобы  напасть  на  него,  она обязана подвергать осаде любое его
укрытие.  На  жандармского  офицера, который поколебался бы произвести обыск
без  достаточных  оснований  или  арест  без  ордера,  посмотрели  бы как на
негодного  бездельника,  который  зарится  на  большое  жалованье,  не давая
ничего   взамен.  Полицейский,  желающий  получить  повышение  или  хотя  бы
сохранить  свое  положение,  не  может  себе позволить быть щепетильным. Ему
надлежит  проявлять  такое  же рвение, бдительность и постоянную готовность,
как   собаке-ищейке,  взявшей  след.  По  малейшему  признаку  или  простому
подозрению  он  должен  пуститься в погоню и хватать добычу, где может. Будь
что  будет  -  пусть  признаки окажутся обманчивы, пусть охота опасна, - его
всегда  подстрекает  уверенность,  что он заслужит одобрение начальства. Ибо
никогда  еще не случалось, чтобы жандармского офицера наказали за то, что он
произвел  обыск  без  достаточных  оснований.  Я  сомневаюсь, чтобы кто-либо
получал  за  это  порицание,  и уж совершенно убежден, что тот, кто наименее
разборчив в средствах, быстрее всего пойдет в гору.
     Вот  несколько  примеров  того,  какими  методами  пользовалась царская
полиция.  Это  отнюдь не чрезвычайные или исключительные методы, и они взяты
почти наугад из огромной массы материалов, имеющихся в моем распоряжении.
     В  погожий майский день 1879 года маленькая армия, состоящая из солдат,
казаков  и  жандармов, выступила из города Купянска, Харьковской губернии, с
барабанным  боем,  музыкой,  тамбурмажором  во  главе  и стрелками в хвосте,
словно  шла  она  навстречу  чужеземным  захватчикам.  Но  так как ополчение
находилось  под  начальством прокурора, сразу становилось ясно, что враги, с
которыми  предстояла  схватка,  либо подлинные мятежники, либо подозреваемые
нигилисты.  Первым объектом нападения был Н.А.Богуславский, крупный помещик.
Его  сад  и  владения были окружены кордоном солдат, в то время как прокурор
Мечников  во  главе  отряда  полицейских  и  жандармов  подверг  осаде  дом,
который,  разумеется,  сдался  на  милость  победителя.  После  того  как по
привычке  жандармов  все  было  перевернуто  вверх  дном,  они  с  такой  же
тщательностью   обыскали   сад,   прочесали   дно   пруда   и   не  оставили
необследованным  ни  один уголок в имении. Но обыск не дал никаких плодов, и
им   пришлось   убраться   восвояси  с  пустыми  руками.  Невзирая  на  это,
Богуславского  посадили под домашний арест и дом был оставлен в распоряжении
полиции.
     Затем  отряд  отправился  к  Балавенскому,  мировому судье Сеньковского
уезда,  у  которого  они  вели  себя точно так же, как в первом случае. Но и
здесь   полиция  не  обнаружила  ни  малейших  улик,  чтобы  оправдать  свои
подозрения.  Обыски  были  произведены также в имениях Воронца и Диковского,
богатых   помещиков,   занимавших   государственные   посты,   и  с  тем  же
результатом.  Ничего  подозрительного  не  было обнаружено. Несмотря на это,
Воронца  отвезли в тюрьму и, продержав некоторое время в заключении, выслали
на  Дальний Север, в Олонецкий край. Так он никогда и не узнал, чем заслужил
столь   строгую   кару.   Говорили,   будто  среди  крестьян  о  нем  ходили
подозрительнее слухи.
     Наконец  прокурор  отвел свою армию и уехал, оставив купянских дворян в
крайнем  замешательстве  и в полном неведении относительно причин, вызвавших
внезапные,  непрошеные  визиты  и  последовавшие  за  ними  репрессии.  Да и
усердный  прокурор  на этом не успокоился. Спустя несколько месяцев он снова
посетил  купянских  помещиков  и  действовал  в точности так, как и в первый
раз,  и  с  точно таким же результатом. Но так как от его усердия толку было
мало,   а   шума   много,  то  сочли  необходимым  арестовать  и  выслать  в
административном   порядке   несколько   совершенно   невинных  людей.  Ибо,
руководствуясь  принципом, что нельзя возлагать на человека вину, прежде чем
она  доказана,  мы вправе предположить, что, раз эти бедняги не были преданы
суду  и не обвинялись ни в каких определенных нарушениях, они были абсолютно
невинны.
     С  Кончаловским,  мировым судьей в Екатеринославской губернии, прокурор
был  более удачлив. Полиция нашла в его доме рукописный экземпляр речи Петра
Алексеева  на  "процессе  50-ти".  За  это  преступление судья был выслан на