допущенная им ошибка.
     Без   преувеличения   можно   утверждать,   что  глубокие  опустошения,
произведенные  в  последние  годы среди политических узников, в большей мере
вызваны   подлыми  приемами  юридической  процедуры,  чем  жестоким  режимом
предварительного  заключения,  зверствами  тюремщиков или лишениями, которые
испытывают их жертвы.
     Стрельников  -  обычный  тип  современного  инквизитора,  хотя этот тип
неизбежно  видоизменяется  в  зависимости от преобладания в нем тех или иных
индивидуальных   черт.   Панютин,  в  прошлом  адъютант  Муравьева-вешателя,
позднее   правая   рука   Тотлебена,   вешателя  юга,  -  это  тип  бешеного
инквизитора.  Его  главными  методами  были жестокость и насилие. "Пусть мне
придется  повесить  пятьсот человек и сослать пять тысяч, но я очищу город!"
- это были его собственные слова.
     Знаменитый   Судейкин  -  он  так  хорошо  известен,  что  мне  незачем
подробнее  о  нем говорить, - это утонченный инквизитор, Иуда, преобладающий
тип  в  Петербурге, и высшие сановники подчас не стесняются брать его себе в
образец.
     Так,  например,  диктатор  Лорис-Меликов,  бывало,  собственной  особой
предстанет  перед осужденными на смертную казнь на другой день после суда и,
угрожая  утвердить  приговор,  почти  буквально  с веревкой в руках, требует
имен  и  доносов. При этом у генерала в кармане императорский указ об отмене
смертного приговора.
     Не  хочу  волновать  моих  читателей  описанием  еще других видов этого
семейства   пресмыкающихся.   Замечу   лишь  в  заключение,  что  в  русском
процессуальном   кодексе,   как  и  в  кодексах  других  европейских  стран,
записано,  что  целью предварительного заключения является воспрепятствовать
обвиняемому  уклониться  от  суда  и  следствия.  В  другой  статье  кодекса
запрещается  применение  угроз,  обмана,  обещаний  и  прочих средств, чтобы
принудить  обвиняемого  к показаниям. И далее устанавливается, что, в случае
если  прокурор  прибегает  к  помощи  подобных  приемов, показания считаются
недействительными.
     Как  мы  дальше  увидим,  это является полнейшей противоположностью той
практики,  которая применяется в политических процессах. Здесь в полной мере
действуют   инквизиторские   приемы  следствия.  Правительство,  решив,  что
признания  и  разоблачения  необходимы  для его собственной безопасности, не
останавливается  ни перед чем, чтобы их добыть. В своем стремлении во что бы
то  ни  стало  исторгнуть  полезные  сведения  оно  нимало  не  считается со
страданиями  невинных  и  не  уважает  законы,  изданные  им  самим. Допрос,
предназначенный  оказать  помощь правосудию, превратился в систему моральных
пыток  и  физических истязаний, а предварительное заключение - в средство не
давать "подозрительным" избежать этой новой замены дыбы и колеса.


                                 Глава XVI

ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ

     - Но  мы  должны положить этому конец, милостивый государь! Мы не можем
позволить,  чтобы  предварительное  следствие тянулось десять лет. Это будет
скандал.  Иностранные  газеты  уже  начинают  шуметь.  Император  недоволен.
Сделайте  все,  что  можете,  но, во всяком случае, постарайтесь, чтобы ваше
обвинительное заключение было готово самое позднее через два месяца!
     С   этими   словами   министр  обратился  к  прокурору  в  раннюю  пору
революционного движения.
     Несколько  позднее  генерал, сатрап своей губернии, выразился следующим
образом:
     - Двор   просто   в  бешенстве  по  поводу  последнего  покушения  этих
проклятых  нигилистов.  Мы  должны  показать им, что они ответят око за око.
Состряпайте процесс через две недели. Надо ковать железо, пока горячо!
     И  прокурор,  подхлестываемый  честолюбием  и  жаждой заслужить похвалу
высшего  начальства,  "состряпал"  процесс.  Не  надо  забывать, что заслуги
прокурора  всегда  оцениваются по количеству арестов, которые он производит,
и  по  запутанности заговоров, которые он раскрывает. Однако прокурору редко
удается  добыть  достаточно  улик, чтобы вынести законный приговор тем, кого
он  подозревает  и решил привлечь к суду. Но это не имеет никакого значения.
Прокурор   обращается   с  предположениями  как  с  бесспорными  фактами,  с
подозрениями  как  с  уликами,  личную  дружбу  толкует как принадлежность к
сообществу,   визиты  вежливости  -  как  доказательство  участия  в  мнимом
заговоре.  Словом,  процесс  "состряпан". Иногда все это несколько похоже на
детскую  игру  в  "вопросы и ответы". Люди, никогда прежде не встречавшиеся,
обвиняются  в  том,  что  принадлежат к одному тайному обществу, провинность
одного  присваивается  другому;  человек  обвиняется  в  подстрекательстве к
делу,  которое  он  всячески  старался  предотвратить.  Но  ведь  это  сущие
пустяки,  не стоящие серьезного внимания! Так обвинительный акт составляется
без  всякого  обоснования.  Главная  задача - собрать достаточное число лиц,
предположительно  замешанных  в  одном и том же дьявольском заговоре, и всех
вкупе судить.
     А   судилище,  перед  которым  они  предстанут,  каково  оно,  как  оно
действует?  Моих читателей может заинтересовать вопрос, из кого состоит суд,
рассматривающий  дела  политических преступников. Я постараюсь удовлетворить
их   любознательность,   но   прежде   должен   заметить,  что  этот  вопрос
представляет  только  академический  интерес.  В  такой  стране, как царская
Россия,   где  власти  могут  делать  с  человеком  абсолютно  все,  что  им
заблагорассудится,  и  до,  и  после  суда,  само  судебное  разбирательство
становится  делом  второстепенным.  Если  история  политических  процессов в
нашей   стране   и   заслуживает   внимания,  то  только  как  материал  для
характеристики   произвола   царского  правительства,  как  иллюстрация  его
трусости,  отсутствия  доверия  к  собственным  чиновникам  и,  более  того,
презрительного  пренебрежения,  проявляемого  при  малейшем  пробуждении его
подозрительности  и  малодушия,  к  тому  жалкому  фарсу,  который  в России
именуется правосудием.
     Процесс   по   делу   Нечаева   (сентябрь   1873  года),  первый  после
обнародования  новых  судебных уставов, был единственным, когда судил не суд
присяжных  -  об  этом  правительство  и  не помышляло, - а настоящий суд, с
коронными   судьями,   выполнявшими   свои  судебные  функции  в  нормальных
условиях.  Помимо  того,  это  был  единственный  политический  процесс,  на
котором  права,  предоставленные  законом  о  гласности  суда, были не более
ограничены,  чем обычно. Дело слушалось при открытых дверях, как и на других
процессах,   и   газетам   было  разрешено  публиковать  отчеты  о  судебных
заседаниях в обычных границах, допускаемых цензурой печати.