ты кто!
     У несчастной снова начался один из ее страшных припадков.
     Неизъяснимый страх овладевает всем существом бедной девушки.
     - Это ужасно! Ужасно! - кричит она. - Неужели я скоро стану такой же?
     Месяц  следует  за  месяцем,  будто  не существует более ни времени, ни
даже  воспоминаний;  в  неизменном круговороте сменяются времена года. Когда
ее  бросили  в  эту  тюрьму,  была осень, потом снова пришла и ушла осень, а
теперь  уже  уходит  и  третья осень, однако она все еще не на воле. Свобода
кажется  ей  еще более далекой, чем прежде. Бедняжка Тридцать девять страшно
томится  в  своей  камере, заточение и одиночество так изменили ее, что даже
мать вряд ли узнала бы свое дитя.
     В  конце  второго  года  пребывания  в  тюрьме узница пережила глубокий
кризис.  Ее несчастная жизнь в четырех стенах маленькой каморки, невыносимое
однообразие  -  никаких перемен, занятий, никакого общения с людьми, ничего,
ничего!  -  эта  жизнь  стала  для  нее  совершенно нестерпимой. Ее охватила
страстная  жажда  воздуха,  движения, свободы, превратившаяся почти в манию.
Пробуждаясь  по  утрам,  она чувствовала, что если не будет свободна сегодня
же,  то умрет. И ее ничего, ничего больше не ожидало - только тюрьма, всегда
тюрьма!
     Она  засыпала  прокурора  письмами,  умоляла  отправить ее в ссылку, на
сибирские  рудники, приговорить к каторжным работам. Она поедет куда угодно,
будет делать что угодно, лишь бы выбраться из этой могилы.
     Прокурор несколько раз приходил к ней в камеру.
     - Имеете  ли  вы  что-либо  добавить  к  вашим  показаниям? - неизменно
спрашивал он. - Нет? Очень хорошо. Придется дать вам еще время подумать.
     Она  умоляла свою мать, чтобы та попыталась добиться ее освобождения на
поруки  до  суда.  Но  родители  ничем  не  могли  ей  помочь.  На  все свои
ходатайства   они   получали   лишь   один   ответ:  "Ваша  дочь  продолжает
упорствовать.  Посоветуйте  ей  одуматься.  Мы  ничего  не можем сделать для
вас".
     Девушка  впала в полное отчаяние. Ее стали преследовать мрачные мысли о
самоубийстве.  Иногда  ей казалось, что она сходит с ума. От этого несчастья
ее  спасла  только  физическая слабость, убивая в ней жизненные силы и делая
менее  восприимчивой  к  страданиям.  Поэтому  в  русских  тюрьмах молодые и
сильные люди быстрее погибают, а у слабых и хрупких больше шансов выжить.
     Недостаток  воздуха  и  движения,  скудная и скверная пища оказали свое
губительное  действие  на  молодой  и  еще  не  окрепший  организм. Здоровый
румянец   давно   исчез   с   некогда   столь   свежих   щек,  кожа  приняла
зеленовато-желтый  оттенок,  свойственный больным растениям и молодым людям,
долго  находящимся  взаперти. Но она не похудела, наоборот, ее лицо опухло и
стало  одутловатым  вследствие  ослабления  тканей,  вызванного  недостатком
воздуха  и бездействием. Она кажется на шесть лет старше своего возраста. Ее
движения  медлительны, вялы, автоматичны. Она может оставаться полчаса в том
же  положении,  с  глазами, устремленными в одну точку, словно погруженная в
глубокую  задумчивость.  Но  она  ни  о  чем  не думает. Ее ум стал таким же
вялым,  как  мышцы.  В  первое  время  она  жадно читала книги, которые мать
доставляла   ей   с   разрешения   властей.   Но   теперь  ей  стало  трудно
сосредоточиваться,   и   она   не  в  силах  прочесть  и  двух  страниц,  не
почувствовав крайнего утомления.
     Большую  часть  времени она проводит в состоянии полной апатии, тяжелой
дремоты,   нравственной   и   физической.   У   нее   нет  никакого  желания
разговаривать  или строить планы на будущее. Какой смысл говорить на воздух,
мечтать  о  будущем,  когда  уже  утеряны  все  надежды? Прежние друзья в ее
заточении  - добрые, отзывчивые стены, которым она поверяла самые задушевные
свои  мысли, - теперь почти забыты. Она редко подходит к ним. И сами стены с
деликатностью  истинной  дружбы  понимают  ее  молчание  и уважают ее горе и
скорбь.  Время  от  времени  они  говорят  ей  тихие  слова утешения. Но, не
получая  ответа,  умолкают,  чтобы  не  раздражать  ее словами, которые в ее
состоянии  полной  безнадежности  могут  показаться насмешкой. Однако они не
перестают тревожиться и нежно о ней заботиться.
     - С Тридцать девятой неладно! - сказала одна стена другой.
     От  стены  к  стене,  от  камня  к камню бежит дурная весть, и по всему
зданию  тюрьмы взволнованно звучит сигнал бедствия: "Надо что-то сделать для
бедняжки Тридцать девять!"
     Наконец   голос   камней  находит  выражение  в  человеческих  голосах.
Заключенные  умоляют  надзирателей  послать  врача  в  камеру номер тридцать
девять.
     Их  просьба  исполняется.  Приходит  врач,  сопровождаемый полицейским.
Осмотрев  Тридцать  девятую, врач находит, что это самый обыкновенный случай
-  тюремная  анемия! Серьезно поражены легкие; совершенно расстроена нервная
система. Словом, девушка больна тюремной болезнью.
     Этот  врач еще недавно служит в тюрьме. Он не чужд гуманных идей, и его
сердцу  еще  доступно  чувство  жалости.  Но  он уже настолько привык видеть
страдания,  что  может  созерцать  их  с  полным  равнодушием.  Кроме  того,
высказывать  сострадание  к политическому узнику означало бы навлечь на себя
подозрение в сочувствии бунтовщикам.
     - Ничего нет серьезного, - говорит врач.
     Стены  выслушали  его слова в полном безмолвии. О, как невыносимы муки,
как  невыразима  скорбь,  которые  повидали  эти  стены! Но они еще способны
чувствовать,  и,  услышав  приговор  врача, они вздыхают: "Бедняжка Тридцать
девять! Что будет с бедняжкой Тридцать девять?"
     Да,  что  будет  с  бедняжкой  Тридцать девять? О, для нее есть не один
исход   -   возможностей  много.  Если  от  какого-нибудь  потрясения  будут
разбужены  ее  жизненные  силы  и  снова  наступит  острый кризис, она может
удавиться  с  помощью  носового платка или изорванного белья, как это сделал
Крутиков.  Или  она  может  отравиться,  как  Стронский. Или перерезать себе
горло   ножницами,  как  Запольский,  или  за  неимением  ножниц  с  помощью
разбитого  стекла,  как  это  сделали  Леонтович в Москве и Богомолов в Доме
предварительного  заключения  в  Петербурге. Она может сойти с ума, как Бетя
Каминская,  которую  держали в тюрьме еще долго после того, как она лишилась
рассудка,  и  выпустили  на  волю,  когда  ее  состояние  стало  уже  совсем
безнадежным;  вскоре  по выходе из тюрьмы она отравилась в припадке душевной
болезни.  Если  Тридцать  девять  будет  и  дальше терять силы, она умрет от
чахотки,   как   умерли  Львов,  Трутковский,  Лермонтов  и  десятки  других
заключенных.  Или,  смягчившись  наконец,  когда будет уже поздно, тюремщики
могут  освободить  ее  условно,  но  только затем, чтобы дать ей умереть вне
стен   тюрьмы,  как  они  сделали  с  Устюжаниновым,  Чернышевым,  Носковым,
Махеевым  и  многими другими узниками, погибшими от чахотки спустя несколько
дней  после  того,  как  условно  были  отпущены  на свободу. Но если в силу
необыкновенной   стойкости   характера,   физической   крепости  или  других