Это  злополучное  дело  было  не  такого  рода, чтобы привлечь симпатии
общества  и  молодежи.  Суд  не  грешил особой терпимостью, но оправдал тех,
против  кого  действительно  не имелось улик, и, как казалось, отнесся к ним
со  слишком  большим  вниманием,  допускал вольности в ведении защиты. Более
того,  после  вынесения приговора председатель суда, обращаясь к подсудимым,
чья  вина  не  была  доказана,  напомнил этим отверженным, что теперь, после
оправдания,  они  такие  же честные граждане, как и все другие. Катков, хотя
он  тогда еще далеко не был тем, кем стал теперь, даже запротестовал, назвав
поведение  суда  проституированием  правосудия  и  извращением  идеи власти.
Министр  юстиции  граф  Пален  был  вне  себя  от ярости, и спустя несколько
месяцев   появился   "закон",  изымавший  политические  дела  из  юрисдикции
обычного  суда  и  устанавливавший  значительные  ограничения  для  газетных
отчетов о политических процессах.
     Политические   дела   впредь   подлежали   рассмотрению   суда  Особого
присутствия  Сената  в  составе  членов  Сената,  назначенных императором ad
hocочевидно  для  того, чтобы новый суд не казался слишком бюрократическим. Эти
так  называемые  представители  подбирались  властями  по  всей  империи для
каждого  процесса из представителей дворянства, председателей городской думы
и волостных старшин.
     ______________
     
     И  вот  на первом процессе, происходившем после введения нового закона,
вместе  с  тремя  членами  Сената  в суде заседали черниговский предводитель
дворянства,  одесский  городской голова и волостной старшина из Гатчины. Для
того  чтобы  найти трех судебных заседателей, которым он мог бы поручить это
щекотливое  дело,  востроглазому  министру  пришлось  обыскать всю страну от
Черного  до  Балтийского моря. Результаты показали, что труды его не пропали
даром.  Выбор  графа Палена делал честь его проницательности. Так называемые
представители  сословий  на  самом  деле  никого не представляли и ничего не
отражали,   кроме  желаний  министра.  Их  послушность  была  восхитительна.
Представитель  крестьянства  отличался  усердием,  пожалуй  даже чрезмерным.
Когда  были  заслушаны  свидетели  и  закончены  прения  сторон, шесть судей
удалились  в  совещательную комнату и Петере, председатель суда, обращаясь к
старшине  по  иерархическому  порядку, спрашивал его, какой приговор, по его
мнению, следует вынести тому или другому преступнику.
     В каждом случае этот достойный человек давал один ответ:
     - На каторгу. Пошлите их всех на каторгу!
     На  это  председатель  суда  заметил,  что  подсудимые  не все в равной
степени  виновны  и  поэтому  неправильно  было бы присудить их всех к одной
мере наказания.
     Но  гатчинский  старшина  никак  не  мог постигнуть смысла столь тонких
различий.
     - Дайте  им  всем  каторгу,  ваше  превосходительство,  - повторял этот
новоявленный   судья.   -  Всем  подряд.  Разве  я  не  присягал  судить  по
справедливости?     ______________
     
     Министр,  надо  признать,  не  мог  сделать  лучшего  выбора.  Даже он,
суровый  граф  Пален, остался вполне доволен. Настолько доволен, что поручил
ведение   следующего   процесса   с   теми  же  судебными  заседателями,  за
исключением,  кажется,  предводителя  дворянства, которого заменили каким-то
более  сговорчивым  господином.  Но  это  совершеннейший  факт - старшина из
Гатчины  и  одесский  городской  голова  продолжали  выполнять свои судебные
обязанности в продолжение довольно долгого времени.
     С  такими  судьями  не  могло  быть не только никаких неприятностей, но
даже  опасений  неприятностей.  Они  не  только  беспрекословно  подчинялись
приказам,   но,   затаив   дыхание,   прислушивались   к  малейшему  шепоту,
доносившемуся  сверху. Все зависело от того, что было угодно министру. Когда
поднималась  волна  реакции,  приговоры отличались зверской жестокостью. Как
только  волна  спадала  и  страх  царского  двора  несколько  умерялся,  суд
становился  более  терпимым.  Однако я могу вспомнить лишь один-единственный
случай,  когда  такое  терпимое  настроение суда имело какие-то практические
результаты.  Тогда  даже Петере и его достопочтенные коллеги, как говорится,
попали пальцем в небо.
     Этот  инцидент  произошел  вскоре  после  возвращения  Александра  II с
турецкой  кампании.  Согласно  официальной  реляции,  его  величество увидел
столько  свидетельств  преданности со стороны молодых нигилистов, работавших
одни  - санитарами в госпиталях, а другие, только что окончившие медицинские
факультеты,  - помощниками хирургов, что был глубоко тронут. Император, мол,
переменил  свой  взгляд  на  молодых  энтузиастов,  которых  его  придворные
описали ему как исчадия ада.
     При  таком  положении  вещей судьи были всецело за снисхождение. Но как
раз  в  это  время происходил достопамятный "процесс 193-х", и, полагая, что
они  предвосхищают  желание  государя,  слуги  царской справедливости хотели
предоставить  ему  возможность воспользоваться своим правом помилования, как
я об этом уже рассказывал.
     Но,  к  несчастью,  совершенно  непредвиденное  событие испортило столь
тонко  рассчитанный план угодливых судей. На следующий день после объявления
приговора  Трепов,  целых  шесть  месяцев  остававшийся  ненаказанным за его
постыдное  обращение  с  Боголюбовым - он велел высечь его за то, что тот не
снял  перед  ним  шапку, - получил наконец по заслугам. Выстрел Веры Засулич
не  только  поразил  всю  Европу,  но в мгновение ока и в почти непостижимой
степени  изменил новые взгляды императора на молодых нигилистов, обратив его
добрые  намерения в самый яростный гнев. Вместо милостивой улыбки граф Пален
получил  страшную  головомойку, которую он в свою очередь задал перепуганным
членам  Сената.  Их  ходатайство  о помиловании, как читатель помнит, было с
негодованием отвергнуто.
     В  другом случае - на "процессе 50-ти" (март 1877 года) - правительство
само  не  смогло удержать своих позиций. Приговоры на этом суде были не ниже
и  не  выше  предела,  установленного законом для такого рода преступления -
ведение пропаганды, - от пяти до девяти лет каторжных работ.
     Среди  обвиняемых, подвергавшихся до суда особенно жестокому обращению,
было  несколько  молодых  девушек  в  возрасте  восемнадцати - двадцати лет,
принадлежавших  к  лучшим  семействам России. На суде они возбуждали участие
даже  в  стане  своих врагов. Большинство этих девушек учились в швейцарских
университетах,  и  перед  ними  открывалось  блестящее  будущее  врачей, но,
воодушевленные  революционными  идеями, они вернулись на родину, чтобы стать