Грицылевского),  как  и  толпа  тюремщиков  в Сибири, - все они стяжали себе
славу в Польше.
     Выдвинутый  по  особой  милости князя Кропоткина на выгодный и почетный
пост  начальника  Ново-Белгородского централа, Грицылевский доказал на деле,
что  он  вполне  понимает,  что  от  него требуется. Бесчисленными мелочными
придирками,  изобретенными  с  единственной  целью  изводить  заключенных, и
беспредельной  жестокостью  он  превратил  их жизнь в сущий ад. Свидетельств
его тирании более чем достаточно.
     Однажды,  в  февральский вечер 1878 года, Плотников шагал взад и вперед
по  своей  маленькой камере, вполголоса читая наизусть стихи любимого поэта,
как вдруг дверь с шумом отворилась и на пороге появился Грицылевский.
     - Как  ты  смеешь декламировать! - прогремел он в ярости. - Или тебе не
известно, что здесь должна быть мертвая тишина! Я тебя закую!!
     - Я  уже  пробыл  в  кандалах "испытуемый срок"смотритель,  не  имеете  законного  права  заковать  меня, - вежливо ответил
арестант. - Притом я болен - спросите у доктора.
     ______________
     наиболее сурово. (Примеч. Степняка-Кравчинского.)

     - Так  ты  еще  рассуждать!!!  -  крикнул  бешеный цербер. - Взять его,
заковать! Я тебя проучу! Ты будешь знать, как рассуждать со мной!
     Беднягу выволокли из камеры, потащили в контору и заковали в кандалы.
     Подобный  же инцидент, жертвой которого оказался Александров, произошел
в  1877  году.  В июньские сумерки где-то вдали раздалась вдруг крестьянская
песня.  Эта  песня  нашла  печальный  отклик в наболевшей душе узника. Он на
минуту  забылся  и  совершил  тяжкий  проступок - запел. Оповещенный об этом
чрезвычайном  событии,  всемогущий  властитель тюремного царства собственной
персоной  явился  на место преступления. Виновник давно уже замолк и лежал в
постели, то есть на куске войлока, без одеяла и подушки. Он встал.
     - Тебе  кто  дозволил  петь? А?.. Разве ты забыл, кто ты такой и где ты
находишься? Так я тебе напомню!!
     Растерявшийся  заключенный не успел еще вымолвить слово, как смотритель
ударил  его  кулаком  по  лицу,  сопровождая  свой  трусливый  подвиг градом
ругательств.
     В другой раз смотритель набросился на Герасимова, бывшего студента.
     - Как ты смеешь буянить? - кричал он.
     - Да я, господин смотритель, не буяню, - спокойно ответил Герасимов.
     - А  как  ты  обращаешься  с  надзирателем?  Разве  ты  смеешь говорить
надзирателю  "ты"?  Ты  знаешь,  что  он твой непосредственный начальник? Ты
обязан  относиться  к  нему  с  полным уважением и благоговением. Слышишь? С
полным   благоговением.  Ты  не  должен  забывать,  что  ты  не  человек,  а
каторжник;  не  на воле, а на каторге. Ты не имеешь права требовать, чтобы к
тебе  относились  как  к  человеку.  Если  перед  тобой  поставили  палку  и
приказали  слушаться,  то  ты  должен  исполнить это беспрекословно. Смотри!
Если  только  ты  еще  раз позволишь себе такие выходки, то я тебе шкуру всю
сдеру!  Понимаешь?  С  головы  до  пяток, всю, всю шкуру спущу! Помни, помни
это! Всю шкуру!
     За  какую  же провинность излился на голову бедняги весь этот зловонный
поток  брани  и  отвратительных оскорблений? За то, что он до сих пор еще не
привык   относиться  с  благоговением  к  простому,  безграмотному  солдату,
надзирателю,  и  на  его  вопрос:  "Что  тебе надо?" - дерзнул сказать: "Дай
воды"     ______________
     заключенный  не смеет обратиться на "ты" ни к одному должностному лицу, даже
к простому тюремному надзирателю. (Примеч. Степняка-Кравчинского.)

     Казалось  бы,  прогулка  составляет  не  обязанность,  а удовольствие и
заключенные  вправе сами решать, гулять им или нет. Между тем, когда однажды
тот   же   Герасимов   сначала  замешкался,  а  потом,  раздраженный  грубым
понуканием  надзирателя,  вовсе  отказался от прогулки, смотритель, узнав об
этом непослушании, сделал виновнику следующее отеческое наставление:
     - Ты   почему   не   слушаешься  надзирателя?  Тебя  посадили  -  сиди,
приказывают  идти  - иди, говорят что - слушай! Вот все, что ты можешь здесь
делать. За непослушание я тебя плетьми отдеру!
     Не  хочу  утомлять  моих  читателей  перечислением  других  подобных же
эпизодов.  Но  попрошу  их  остановиться на несколько минут в этой последней
камере.  Здесь помещается пожилой человек. Если бы он явился перед вами не с
полуобритой  головой,  без  усов и бороды - дикая, бессмысленная мера, такая
же,  как  уродование  лица,  -  вы заметили бы в его волосах седину. Вот он,
закованный   в   кандалы,  в  серой  арестантской  куртке,  сидит  у  стола,
погруженный  в свои горестные думы. Вдруг сзади него раздается грубый голос:
"Здравствуй".
     Он  встает и, слегка наклонив голову, отвечает: "Здравствуйте, господин
смотритель!"
     Можно  ли  было  ответить  учтивее  и  скромнее?  И  все  же  спокойное
приветствие  приводит смотрителя в бешенство, и он обрушивается на старика с
руганью:
     - Как  ты  смеешь,  болван,  так отвечать? - орет он. - Или ты думаешь,
что ты у себя дома?
     А  дело  в  том, что по военному уставу солдату не положено отвечать на
приветствие  офицера  просто  по-человечески. Он должен выкрикнуть: "Здравия
желаю,  ваше высокоблагородие!" За такое преступление Елецкого - ибо это был
он - бросили в карцер.
     Имеет  ли  читатель хоть малейшее представление о том, что такое карцер
в  центральной  тюрьме?  Это  клетки,  отгороженные  в  ретирадном месте, по
абсолютной   тьме  и  по  величине  напоминающие  без  преувеличения  гробы,
впрочем,  даже  для  мертвеца  среднего  роста  такой  гроб был бы, пожалуй,
тесен.  Живые  могут  поместиться  в  клетке  только согнувшись. Узник, даже
физически  крепкий человек, отсидевший в этой вонючей, тесной дыре несколько
дней,  после  выхода  из  нее  едва  держится  на  ногах от головокружения и
выглядит так, как будто он перенес тяжелую болезнь.
     Даже  если  заключенные ничем не провинились, Грицылевский не оставляет
своих  жертв  в  покое.  Просто  по  злобе  или вообще без всякой причины он
беспрестанно  терзает  и  мучает  их.  Однажды,  обходя камеры, он увидел на
столе  у  заключенного  учебник французского языка, который сам дозволил ему
держать у себя.
     - Что  такое!  -  вскричал  он  с  циничным  смехом. - Ты, должно быть,
хочешь в Швейцарию, потому и понадобился тебе французский язык.