в  ряды  борцов  за свободу. Однако непреодолимое, как казалось, препятствие
мешало  осуществлению  их высоких идеалов - глубокое недоверие, испытываемое
рабочими  людьми,  лишь  недавно  сбросившими  ярмо  неволи,  ко  всем,  кто
действительно  или  возможно  принадлежал  к классу их прежних хозяев. Тогда
молодые  пропагандистки  в  своем  страстном  энтузиазме  решили  пренебречь
удобствами  привычной  жизни  и  взвалили  на  свои  хрупкие  плечи  тяготы,
сокрушавшие  даже  многих  женщин, привыкших к непосильному труду. Они стали
простыми  работницами,  трудились  по  пятнадцать часов в день на московских
бумагопрядильных   фабриках,   терпели  голод,  холод  и  грязь,  безропотно
перенося   все   испытания  тяжелой  жизни,  лишь  бы  получить  возможность
проповедовать свою новую веру как сестры и товарищи, а не как господа.
     В  этом  подвижничестве  было что-то глубоко трогательное, напоминающее
мучеников   первых  времен  христианства.  Эти  девушки  произвели  глубокое
впечатление  на  публику,  присутствовавшую  в зале суда, среди которой было
несколько  высших  сановников  и придворных дам, поэтому власти сочли нужным
заменить  свирепые  приговоры,  вынесенные судом (самым тяжким преступлением
пропагандисток  было  чтение  рабочим  социалистических  брошюр), бессрочной
ссылкой   в  Сибирь.  Однако  эта  милость  не  была  распространена  на  их
сотоварищей.   Здановича,   Джабадари,  князя  Цицианова,  Петра  Алексеева,
обвиняемых  в  тех  же  преступлениях,  осудили  со всей строгостью на самую
жестокую каторгу.
     За   исключением   этих   двух   случаев  суд  и  правительство  храбро
придерживались   своей   тактики.  Ни  разу  больше  они  не  проявляли  "по
принуждению  милость".  Ведение  пропаганды  карается  каторгой. При этом не
надо  забывать,  что революционная пропаганда в России лишь весьма отдаленно
напоминает  активность,  известную  под этим названием в других странах. Это
не   та   обширная  длительная  общественная  деятельность,  как,  например,
политическое  движение  в  Германии, Франции и Англии. Условия русской жизни
не  допускают  открытой  агитации. Пропаганда должна вестись тайно в частных
домах,  на  нелегальных собраниях. Да и чаще всего пропагандист, если только
он  не  является человеком исключительно ловким, может выполнять свое святое
призвание  лишь очень недолгое время - пока не попадет в руки жандармов. Как
было   доказано   на   процессе   "долгушинцев",  они  выпустили  всего  две
нелегальные  брошюры и никто из них не был уличен в ведении пропаганды более
чем    два-три    раза.    Против   Гамова   имелись   лишь   доказательства
одного-единственного  проступка - передачи двум фабричным рабочим нескольких
нелегальных  брошюр, - проступка, за который ему вынесли безобразно жестокий
приговор - восемь лет каторги.
     Обвиняемым  по "процессу 50-ти" повезло не больше. Софье Бардиной, хотя
она  была  одной  из  самых  активных  революционерок,  не  приписали  более
серьезной   вины,   чем   чтение   фабричным  рабочим  в  двух-трех  случаях
социалистических  книжек. Однако за эту ничтожную провинность суд приговорил
ее  к  девяти годам каторжных работ, замененных впоследствии особой милостью
царя бессрочной ссылкой в Сибирь.
     Привлечение  к  суду  людей,  без  малейших  оснований  подозреваемых в
нелегальной  деятельности или организации тайного общества и обвиняемых лишь
в  ведении  пропаганды,  всегда почти кончается вынесением столь же свирепых
приговоров.  В сентябре 1877 года Мария Бутовская, обвиняемая в том, что она
дала  рабочему  одну  книгу,  была приговорена к семи годам каторжных работ.
Малиновский,  рабочий,  осужденный  за  ведение  пропаганды,  был приговорен
судом  к десяти годам каторги. Дьякова и Сирякова - хотя их и судили вместе,
но  они  не  имели  сообщников  -  приговорили  к  той  же мере наказания за
подобные же провинности.
     За  несколько  слов,  высказанных  в пользу социальной или политической
реформы,  человека присуждали к той же мере наказания - десять лет каторжных
работ,  которая  предусматривалась  сравнительно  мягким  русским  уголовным
кодексом  за  предумышленное  убийство без отягчающих вину обстоятельств или
за разбой с насилием без смертельного исхода.


                                 Глава XVII

ВОЕННЫЕ ТРИБУНАЛЫ

     В   таких  условиях  проводились  в  России  политические  процессы  на
протяжении  всего  периода  пропагандистской  деятельности, то есть в первые
пять-шесть лет революционного движения.
     Когда   начались   покушения   на  царских  сановников,  ознаменовавшие
наступление  террористического  периода,  правительство  немедленно отменило
действующий   закон   и  упразднило  эту  удивительную  судейскую  машину  -
знаменитую  Сенатскую  палату. Зачем сие было сделано, почему достопочтенные
старцы,   восседавшие  в  Особом  присутствии,  были  признаны  недостойными
доверия  -  нелегко  догадаться.  Сенатская  палата была послушна и покорна,
беспрекословно  подчинялась указаниям сверху; ее громогласные назначения, ее
репутация  суда, "представляющего три сословия", - все говорило в ее пользу.
Со  стороны  легко  можно  было  принять  это подобие суда за настоящий суд,
вполне  заслуживающий  свое  претенциозное  название.  Действительно,  после
упразднения   Сенатской   палаты  правительство  больше  не  удовлетворялось
осуждением  революционеров  на  каторгу.  В  твердой  решимости  отвечать на
красный  террор белым террором оно требовало виселиц, всегда только виселиц.
Но  почему  оно  не  требовало  этого раньше от Петерса? Этот бойкий сенатор
наверняка  не  ответил  бы  отказом,  и  совестливый  старшина,  несомненно,
воскликнул  бы:  "Пошлите  их  всех  на  виселицу!",  как  он раньше кричал:
"Отправьте   их   всех  на  каторгу!"  А  учтивый  и  образованный  господин
Новосельский,  одесский  городской  голова,  вероятно,  сказал  бы,  что  он
слишком  благовоспитан, чтобы не соглашаться с его превосходительством. Если
бы  все-таки  случилось,  что  эти  господа испытывали угрызения совести или
проявили  какие-то  гуманные  чувства  -  а  это  крайне  неправдоподобно, -
правительство  легко могло бы заменить их своими верными лакеями, способными
на  все. Вот и впрямь невозможно найти разумную причину изъятия политических
дел  из ведения гражданского суда. Очевидно, просто надеялись, что нигилисты
будут  устрашены  грозным  зрелищем  военных  судов, но эта надежда могла бы
исполниться  только  в  том  случае,  если бы нигилисты питали хоть малейшее
доверие  к  прежнему  суду.  Однако  дело обстояло как раз наоборот, и вывод
напрашивается сам собой.
     В  сущности,  этот  вопрос не имеет особого значения. Каковы бы ни были
побуждения   правительства,   это  факт,  что  после  9  августа  1878  года
определенную  категорию  политических  преступников,  а  после 5 апреля 1879
года,  когда  территория  России была разделена на шесть сатрапий во главе с
военными  диктаторами,  всех политических судили исключительно офицеры армии