прокурору!"
     Эта   женщина  лишилась  рассудка.  Она  обвиняется  в  том,  что  вела
социалистическую  пропаганду. Как и номер Шестьдесят восемь, она работала на
бумагопрядильной  фабрике  простой  работницей.  Но уже через несколько дней
после   поступления  на  фабрику,  еще  прежде,  чем  она  успела  совершить
какой-либо   проступок,   ее   арестовали.   Сам  факт  маскировки  послужил
доказательством  ее  вины.  Восемнадцать месяцев одиночного заключения свели
ее с ума, но больную продолжали держать в застенке.
     И  со  всех  сторон огромной тюрьмы мерное постукивание в стену доносит
душераздирающие рассказы о страданиях и горе.


                                 Глава XIII

БЕДНЯЖКА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТЬ

     А  судебное  следствие? А дознание? Почему забыл я о главном и выдвигаю
на первое место второстепенное? - могут спросить меня читатели.
     Да  просто  потому,  что  в России судебная процедура вовсе не главное,
она  играет  лишь  побочную,  вспомогательную  роль.  Самое важное - надежно
запереть  узника,  держать его в "строгом заточении". А судить, расследовать
улики,  устанавливать  его  вину  или  невиновность  -  со всем этим спешить
некуда, можно и подождать.
     Вот  случай,  вполне  достоверный и легко поддающийся проверке, который
служит великолепным примером методов царского судопроизводства.
     В  1874  году  студент  саратовской  семинарии  Пономарев был брошен за
решетку  по  обвинению в принадлежности к тайному обществу. В бумагах одного
из  руководителей  движения,  П.И.Войнаральского,  была  найдена  записка  с
фамилией  Пономарева. Этого оказалось достаточно, чтобы арестовать студента.
На  допросе  он  отрицал  всякое  знакомство с Войнаральским, говоря, что не
имеет  ни  малейшего  представления,  откуда  последнему  стала известна его
фамилия.  А  так как он решительно не признавал за собой никаких проступков,
его  обвиняли  в  "упорствовании",  понуждали  сознаться  и  в  конце концов
отправили  в  тюрьму  и  посоветовали  "поразмыслить". Нельзя сказать, чтобы
власти  не  дали  ему достаточно времени всесторонне обдумать свое дело, ибо
он  "размышлял"  целых  три года. Примеры такого упорства являются далеко не
редкими  среди  политических заключенных. Но самое интересное в этой истории
произошло  в  1877  году,  когда Пономарев, представший наконец перед судом,
пригласил  в  защитники известного петербургского адвоката Стасова. Адвокат,
разумеется,    прежде    всего    попросил    показать   ему   "вещественное
доказательство",  то  есть записку, в которой будто бы была написана фамилия
его  клиента.  Записка  была  представлена  -  и  что же вы думаете? Фамилия
оказалась  вовсе  не  Пономарев!  Вследствие некоторого сходства в написании
фамилии  студента  приняли  за  кого-то  другого  и арестовали не того, кого
искали!   С  такой  нерадивостью  отправляется  правосудие,  так  цинично  и
пренебрежительно  относится  царская  юстиция  к  правам подданных. Три года
понадобилось  для  того, чтобы исправить ошибку, которая в любой стране была
бы исправлена через двадцать четыре часа.
     Но вернемся к нашему прерванному рассказу.
     В  первый  же  день после своего ареста номер Тридцать девять предстала
перед  прокурором.  От  него  она  узнала,  что  полиции  было известно о ее
посещениях  Н.,  а  из  найденных  у  нее писем Н. было ясно, что они были в
дружеских   отношениях.   Подозрения   полиции,   вызвавшие   ночной  обыск,
подтверждались  попыткой  номера  Тридцать  девять  уничтожить одно из писем
своего  товарища. С чувством большого облегчения она поняла, что кроме этого
полиции   ничего  больше  не  известно.  Тем  не  менее  девушке  предъявили
обвинение  в  принадлежности  к  руководимому  Н. тайному обществу, имеющему
целью  "ниспровержение  существующего  строя"  и  "разрушение собственности,
семьи  и  религии". Девушка, разумеется, все отрицала. Тогда ее обвинили еще
и   в   других   преступлениях,  спрашивали  о  связях,  которые  она  якобы
поддерживала  с  революционным  движением.  Но и на эти вопросы она отвечала
отрицательно.
     - Очень  хорошо,  -  сказал  наконец  прокурор.  -  У  вас  будет время
подумать. Надзиратель, уведите номер Тридцать девять обратно в камеру.
     Номер  Тридцать  девять  вернулась  в  свою каморку, радуясь, что легко
отделалась  и  что  у  полиции так мало улик против нее. Она приободрилась и
была полна надежд.
     Ей  дали  спокойно  пораздумать;  она  не  могла  жаловаться:  ничто не
отвлекало  ровного  течения  ее мыслей. Прошла неделя, потом другая, третья.
Прошел  целый  месяц,  и  все  еще ничего не было слышно о новом допросе. За
первым  месяцем  пошел второй, третий, четвертый, шестой. Истекло полгода, и
ничто  не  нарушало  однообразия  ее жизни в четырех стенах каменного ящика,
откуда  она  выходила лишь на одинокую прогулку один раз в день на несколько
минут  в  другой  каменный ящик, отличавшийся от первого только тем, что над
ним  было  открытое  небо. Этот внутренний двор был разделен высокой оградой
на  квадраты,  куда  выводили на прогулку узников, содержавшихся в одиночном
заключении.  Неудивительно,  что  бедная  девушка  стала тяготиться страшной
монотонностью  своего  существования  и  с  тревогой  ждала,  когда  все это
кончится.
     Прошло  семь  месяцев,  и  она  почти  утратила  надежду,  как вдруг ее
неожиданно  вызвали  к  прокурору  на  новый допрос. Теперь уж, наверное, ее
выпустят!
     Они недолго держали ее в неведении. Допрос был коротким и грубым.
     - Вы подумали?
     - Да, я подумала.
     - Имеете  ли  вы что-нибудь добавить к вашим прежним показаниям? - Нет,
не имею.
     - Вот как! Тогда возвращайтесь в вашу камеру. Я сгною вас там.
     "Я  сгною  вас  там"  - эту стереотипную фразу большинство политических
заключенных слышали неоднократно.
     На  этот  раз  номер Тридцать девять вернулась в свою камеру не с таким
легким  сердцем  и  довольным  видом,  как  после  первого  допроса. Девушка
чувствует  себя  разбитой  и  растерянной.  Она  полна  отчаяния  и  мрачных
предчувствий  и  даже  не в состоянии понять, что ее мучает, откуда это? Ах,
да.  Прокурор.  Какая  же  это  змея!  И  она вспомнила слова, с которыми он
отправил  ее  обратно  в  камеру:  он  сгноит  ее  здесь!  Вокруг  нее  было
достаточно  доказательств,  что  это не пустая угроза. Сумасшедшая из камеры
тридцать восемь бешено колотит в стену:
     - Проклятая!  Предательница!  Ты  ходила  доносить  на меня! Вот пришел
человек  с целым мешком голодных крыс! Они сожрут меня! Подлая, подлая - вот