за   ними   не  следят,  им  не  мешают  общаться  друг  с  другом.  Как  бы
отвратительны   ни  были  их  преступления,  гнет  не  так  тяжек,  бремя  -
посильное.
     ______________
     императрицей  Елизаветой Петровной в 1753 году и не применялась в России уже
более ста лет. (Примеч. Степняка-Кравчинского.)

     Когда   в  июле  1878  года  политические  заключенные  Ново-Белгорода,
доведенные  до  глубочайшего  отчаяния,  решились  на  страшное  средство  -
отказались  от  пищи  и  начали  самую  длительную  и мучительную голодовку,
вписанную  в  печальную  летопись русских тюрем, они требовали всего-навсего
дозволения  работать всем вместе в тюремных мастерских, получать передачи от
близких,   читать   любые   книги,   допущенные   "цензурою  русскою,  а  не
смотрительскою".  Словом,  они просили приравнения их к убийцам, грабителям,
поджигателям,  ибо  уголовники  пользовались  всеми  этими  привилегиями, за
исключением  чтения  книг,  что  им,  впрочем,  было  совершенно не нужно по
причине их поголовной неграмотности.
     Однако   смотритель   тюрьмы  и  харьковский  генерал-губернатор  князь
Кропоткин   (двоюродный  брат  Петра  Кропоткина,  узника  Клерво)  спокойно
взирали  на то, как заключенные выносили муки голода в течение восьми дней -
с  3  по  10 июля. Когда они от страшного истощения уже не могли вставать со
своих  коек  и  каждый  час  приближал  их  к  смерти,  Кропоткин,  опасаясь
катастрофы,  которая  потрясла  бы всю Россию, уступил и обещал исполнить их
требования.   Но   это  была  бессовестная  ложь,  чтобы  заставить  узников
прекратить  голодовку.  Обещание  было  нарушено  и  всякая  надежда отнята.
Государственным  преступникам  было  отказано в привилегиях, предоставленных
убийцам и ворам. Они по-прежнему оставались париями среди отверженных.
     И  в  чем, позволительно спросить, заключались преступления этих людей?
Их  вина,  наверно,  огромна. Чтобы заслужить столь суровое наказание, столь
жестокое  обращение,  они  должны  быть  закостенелыми преступниками, самыми
страшными  террористами.  Ничего подобного. В следующей главе я опишу участь
террористов,  чьи  проступки сочли недостаточно тяжкими, чтобы передать их в
руки  палача.  Но в централе находятся одни лишь пропагандисты, мирные певцы
зари  возрождения  своего отечества, цвет благородного поколения семидесятых
годов  -  первого  выросшего  и  взлелеянного  в России, свободной от позора
рабства,  поколения,  унаследовавшего  от  печального прошлого, трусливого и
бессильного,   глубокую  любовь  и  острую  жалость  к  страдающему,  веками
угнетенному  народу  и  отдавшего  отчизне  всю  страстную преданность, весь
благородный пыл души, равного чему не было во все времена и во всем мире.
     Первым   среди  этих  борцов  за  свободу  был  Ипполит  Мышкин,  герой
"процесса  193-х",  правительственный  стенограф  и  владелец  типографии, в
которой  он  печатал  революционную литературу. Представ перед судом, Мышкин
показал  себя  оратором  необычайной силы. Председатель суда был поставлен в
тупик  его  меткими  ответами  и  необычайной  находчивостью. Многочисленная
публика,  наполовину состоявшая из должностных лиц, как зачарованная, ловила
каждое  его  слово;  волшебством  его красноречия люди на миг превращались в
его  восторженных  поклонников и друзей. Речь Мышкина на суде 15 ноября 1877
года  была  событием.  Еще  вчера  никому не известный, он этим единственным
подвигом  стал  знаменит  во всей стране. Его имя живет и поныне. В комнатах
сотен  одиноких  студентов  и  многих  восторженных молодых девушек на стене
рядом  с портретом Софьи Перовской чаще всего можно увидеть фотографию этого
молодого  оратора,  с  его  одухотворенным  лицом, высоким благородным лбом,
большими темными глазами, гордой и дерзкой осанкой.
     Полной   противоположностью   Мышкина  был  его  соратник  Плотников  -
спокойный,   скромный   юноша,  бывший  студент.  Он  не  совершил  никакого
замечательного  подвига;  его  политическая  жизнь была очень короткой. Член
пропагандистского  кружка  "долгушинцев",  о  котором  я  уже  упоминал,  он
попался,  когда  в  одной  деревне  Московской губернии передавал крестьянам
несколько  нелегальных  брошюр.  Но  после ареста его необычайное мужество и
мученический  фанатизм создали ему славу даже среди людей его круга, которые
все показали России благородные примеры отваги и решимости.
     "Что  касается Плотникова, - заявил на суде прокурор на бюрократическом
языке  своей обвинительной речи, - то, признавая преступления, в которых его
обвиняют,  он  при  этом  руководствовался не духом раскаяния, а порочностью
своего  ума;  порочностью,  доходящей  до  фанатизма  и  исключающей  всякую
надежду  на раскаяние". Более восторженного панегирика нельзя было посвятить
человеку, преданному великой идее.
     Товарищ  по  борьбе  и  друг  Плотникова Лев Дмоховский, старейший член
долгушинского  кружка,  был богатый помещик из Харьковской губернии, человек
ученый  и с золотым сердцем. Повсюду - в обществе своих молодых товарищей, в
централе,  на  каторге,  куда  его отправили умирать, - он всегда был верным
другом,  мудрым  советчиком и в случае необходимости справедливым судьей для
всех,  с  кем  ему  приходилось  встречаться  и  кто  нуждался в его помощи.
Преступление  Дмоховского  состояло  в  том, что он нелегально, собственными
руками  напечатал  две  социалистические  брошюры,  за что его приговорили к
каторге на восемь лет.
     В  централе  находились  также  два  кавказца - братья Джабадари - и их
сводный   брат  Зданович,  сын  ссыльного  поляка  и  черкешенки.  Все  трое
деятельно   занимались   революционной   пропагандой   среди   московских  и
петербургских  рабочих,  и  все трое были столь же горячи и смелы, как воины
их благородной родины. Они получили по девять лет каторжных работ.
     Следующими  в списке мучеников были Бочаров и Чернавский - двое юношей,
из  которых  один  был осужден на десять, а другой на пятнадцать лет каторги
за участие в мирной демонстрации на Казанской площади.
     Петр  Алексеев  -  еще  одна  жертва  царского правосудия. Он был сыном
крестьянина,  и его яркая, смелая речь на суде поразила судей и прозвучала в
сердцах   его   друзей   как  боевой  клич.  Осужденный  за  распространение
"подрывных  идей" среди своих товарищей-рабочих, Алексеев получил десять лет
каторги.
     Донецкий,  Герасимов,  Александров, Елецкий, Папин, Муравский - их тени
проходят  перед нами в этой обители скорби. Замечательный ум этих людей, вся
их  безграничная  любовь к труженикам, стремление облегчить участь униженных
и угнетенных похоронены в каменном склепе, осуждены на гибель и смерть.
     В  зловещем  застенке  имеются  обитатели, о которых я еще не упоминал.
Это  смотритель  тюрьмы и ее злой дух Грицылевский. Он проявил специфические
таланты  и  приобрел  свою  репутацию  в  Польше,  работая  под  начальством
Муравьева-вешателя.  Тогда  он проливал кровь поляков. Теперь он сосет кровь
русских.  Любопытно отметить в этой связи особое пристрастие правительства к
палачам  Польши.  Панютин,  Грицылевский,  Копнин  (ставший потом преемником