проходящих  по  всему  зданию,  позволяет  заключенным обмениваться вестями,
даже  находясь  на  значительном  расстоянии  друг  от  друга. А в каторжном
централе  камеры  так малы и стены так тонки, что просто невозможно помешать
узникам   разговаривать  при  помощи  постукивания,  а  когда  они  случайно
встретятся,  обменяться несколькими словами. В крепости положение совершенно
другое.  Стены  казематов, построенных из бетона и камня, такой толщины, что
стук  сразу становится слышен, и поэтому такая связь почти невозможна. Чтобы
совершенно   ее   устранить,   одно  время,  это  было  в  1877-1878  годах,
предлагалось  обить  стены  войлоком  и  таким  образом  полностью заглушить
всякий  звук.  Но  в  результате  этой  меры,  не  говоря уже о том, что она
обошлась  бы  очень  дорого, камеры стали бы суше и теплее, а потому удобнее
для   заключенных,   поэтому  от  нее  отказались  в  угоду  другому  плану,
свободному  от  таких недостатков. Арестантов стали помещать в каждую вторую
камеру,  а  смежные  либо  оставляли  пустыми,  либо  сажали туда жандармов.
Пришлось,  правда,  несколько  ограничить  число  заключенных,  но  крепость
достаточно   велика,  а  зато  камеры  теперь  были  прочно  изолированы.  В
отношении  тех  узников,  которых  хотели наглухо заточить в казематы, кроме
того, принимались еще особые меры.
     Некоторое  представление  о  том,  как  непроницаемо  замуровывают этих
узников,  как  крепко царская тюрьма для государственных преступников хранит
свои   тайны,   дает   пример   Нечаева,   выданного   Швейцарией   русскому
правительству.  Его,  как  уголовного  преступника,  приговорили  к двадцати
годам  каторги,  но  не  отправили  в  Сибирь,  а заточили в Петропавловскую
крепость.  Это  было  в  1872  году.  И  так наглухо он был заточен и строго
охраняем,  что целых шесть лет никто из его друзей не знал, что с ним стало,
хотя,  встревоженные его судьбой, они непрестанно наводили справки, и за это
время  сотни арестованных политических попадали в крепость и уходили из нее.
Только  в  1880  году  через  посредство Ширяева, помещенного в Алексеевский
равелин,  было раскрыто место заточения Нечаева. У Ширяева были тайные связи
с  волей, и Нечаеву, тоже замурованному в этом равелине, удалось послать ему
весточку через расположенного к нему служителя.
     Как   легко   можно   себе   представить,   обращение  с  политическими
заключенными  в  русской  Бастилии,  отнюдь не чрезмерно снисходительное, не
стало  человечнее  в  последний  период террора, то есть как раз в то время,
когда ее мрачные казематы наполнились наибольшим числом узников.
     Если  в  каторжном  централе,  на  расстоянии тысяч километров от места
действия   революционеров,  заключенных  заставляли  "дорого  заплатить"  за
каждый   террористический   акт,   то  можно  не  сомневаться,  что  узникам
петербургских  застенков доставалось не меньше. Наоборот, им приходилось еще
гораздо  тяжелее. Они подвергались неслыханным издевательствам и истязаниям,
что   рассматривалось  как  свидетельство  верности  престолу  и  служебного
усердия.  А  если  бы  узники  дерзнули  подать  жалобу,  то  на нее либо не
обратили  бы  внимания,  либо ответили бы оскорбительным смехом и циническим
глумлением.
     Но  и в преисподней есть дно. В пыточном застенке, каким стала крепость
в   последние   годы,   устроили   темницу,   поистине  человеческую  бойню,
чудовищность  которой  превосходит  все,  что  могут  представить  себе  мои
читатели,  -  Трубецкой бастион. Это не Дом предварительного заключения, где
люди,  навлекшие  на  себя  подозрение полиции, ожидают суда и следствия, но
казематы,   где  отбывают  наказание  осужденные  пожизненно  или  на  очень
длительные  сроки,  каторжный  острог,  куда бросают тех, для кого сибирская
каторга   или   клетки   централа   считаются  недостаточно  суровыми.  Сюда
отправляют  также тех террористов, которых не повесили, - их слишком много и
всех  не перевешаешь. Оборудованная для своей нынешней цели в конце 1881 или
начале  1882 года, эта тюрьма в тюрьме сразу была поставлена под жесточайший
надзор,  были приняты все предосторожности, чтобы не допустить проникновения
на  волю  сведений  о  том, что творится за этими мрачными стенами. Однако в
1883  году  три  письма от узников прошли через все преграды и попали в руки
их  товарищей.  Эти  письма  потрясли  всю просвещенную Россию, наполнили ее
возмущением  и  жалостью.  Так была приподнята завеса над дикими зверствами,
равных  которым  в  Западной  Европе  знавали  только много веков назад. Два
письма  были  коротки и написаны второпях - душераздирающие крики отчаяния и
боли.  Третье  письмо  -  самое  значительное  и  длинное  -  содержит много
подробностей.   Оно   сразу  же  было  напечатано  в  подпольной  типографии
"Народной  воли" под названием "Каторга и пытки в Петербурге в 1883 году". И
хотя  автор  письма  ухитрился  достать  перо  и бумагу, ему пришлось писать
собственной  кровью, и он добывал ее, за отсутствием ножа кусая себя в руку.
Это  старый  обычай  в  русских  тюрьмах,  и  мы  часто  получаем  весточки,
написанные  не  только  метафорически,  но буквально кровью узников. Вот это
кровью    написанное    письмо   так   глубоко   взволновало   петербургскую
интеллигенцию.  Несколько  выдержек  из  него  было  опубликовано  в  газете
"Таймс"  в  июне  1884  года.  И  этому письму - я сам держал его в руках, -
дополненному   деталями,   почерпнутыми  из  двух  других  писем,  я  обязан
сведениями о жизни узников в Трубецком бастионе.
     Политических  заключенных  обычно  отправляют в Трубецкой бастион через
несколько  недель после приговора. В один прекрасный день, возможно, как раз
в  то  время,  когда  вы  больше всего рассчитываете на ссылку в Сибирь, вам
вдруг  объявляют,  что  вы  должны переменить камеру. Вам приказывают надеть
арестантскую  одежду,  самой  важной  частью  которой является серая куртка,
украшенная  желтым  бубновым  тузом. В сопровождении двух жандармов - одного
впереди,  а  другого сзади - вас ведут через лабиринт переходов, коридоров и
подвалов,  пока  вы не дойдете до двери, открывающейся словно в стену. Здесь
часовые   останавливаются,   дверь  отворяется,  и  вам  приказывают  войти.
Одну-две  минуты  вы  ничего не видите - такой здесь царит глубокий мрак. На
вас  повеет  таким холодом, что вы сразу продрогнете до костей, и вас обдаст
затхлым  запахом сырости и гнили, как в склепе или непроветриваемом погребе.
Свет  проникает  сюда  только из слухового окошка, выходящего на контрэскарп
бастиона.  Стекла  темно-серые,  так как покрыты толстым слоем пыли, лежащей
на них будто целую вечность.
     Когда  глаза  привыкнут  к  темноте,  вы  осознаете,  что  находитесь в
каземате  размером  в  несколько  шагов по диагонали. В одном углу кровать с
соломенным  тюфяком, прикрытым грязным, тонким, как бумага, одеялом. В ногах
кровати  высокое  деревянное  ведро  с  крышкой.  Это  параша, которая будет
отравлять  вас  своим  отвратительным зловонием. Узникам Трубецкого бастиона
не  дозволено  покидать  свой  каземат  ни для каких надобностей ни днем, ни
ночью,  за  исключением  установленной  прогулки,  и  параша  часто остается
неопорожненной  несколько  дней кряду; вы вынуждены жить, спать, есть и пить
в  воздухе,  отравленном  гниением  и  убийственном  для  здоровья.  В вашей
прежней  камере  вы  имели  несколько  самых  необходимых  предметов, обычно
считающихся  обязательными  для  людей,  уже  вышедших из состояния дикости,