подписывать свое имя.
     Татары,   как   и   большинство  племен-завоевателей,  уважали  религию
побежденных.   Одним   из   первых  указов  ханов  неизменно  подтверждалась
неприкосновенность  церквей,  монастырей  и  священников. С тех пор обучение
грамоте  стало  ограничиваться ризницей и монастырскими стенами, и вплоть до
XVII века грамоту знало исключительно только духовенство.
     Уж   одного   этого   преимущества   было   достаточно,  чтобы  придать
церковникам  необычайный  авторитет,  и  их  могущество  еще  более возросло
благодаря  социальному и политическому положению церкви. К церкви обращались
люди  за  утешением, когда навлекали на себя гнев всевышнего. Только церковь
ободряла  их  в  час  поражения  и  вдохновляла обещанием победы в священной
войне  против  поработителей.  Двумя  страстями  был  одержим русский народ:
религиозным  фанатизмом  и патриотическим пылом, и церковь была одновременно
и  воплощением,  и  выразителем  этих  страстей.  Монахи  поднимали  слишком
трусливых  князей  на  борьбу против татарских захватчиков, а жития святых и
бесстрашных  отшельников,  которые  сами  брали  меч  в руки, чтобы поразить
врагов   Христовых,   еще  и  поныне  живы  в  народных  былинах  и  песнях.
Духовенство   вставало   во  главе  всякого  народного  движения,  и,  когда
московское   оружие  одерживало  победу,  наибольшие  ее  плоды  доставались
церкви.
     И  эти  всесильные  церковники,  опутав  своими тенетами бесхитростную,
доверчивую   душу   народа,   стали   верными   прислужниками  самодержца  и
ревностными приверженцами деспотии.
     Православие  с  самого начала было, по существу, национальной религией;
оно  отличалось в этом от религий других европейских стран, где церковь была
международным  институтом  -  глава ее называл себя "царем царей", а народы,
принадлежавшие  к  ней, независимо от расы все были одной веры и искали друг
у  друга участия и помощи. По этой причине Россия меньше, чем другие страны,
пострадала  от насильственного духовного воздействия священнослужителей и их
злоупотреблений.  С  другой  стороны, русская церковь была всецело подчинена
деспотической  власти  и  превращена  в  позорное  орудие  тирании  и гнета.
Богословам  угодно  говорить,  что  царь не является главой русской церкви и
она  не признает другой главы, кроме Иисуса Христа. Пусть так. Но сделать из
этой  абстрактной  теории  практические  выводы  -  значит  не учесть самого
главного.  Действительно,  в  деспотической  стране, где духовенство душой и
телом  находится  в  полной  власти государя, обладающего правом возводить в
сан  и лишать сана, изгонять святых отцов из страны или по малейшему капризу
подвергать  их  пыткам  и  предавать  смерти,  как  московские  цари часто и
делали,  в  такой  стране мнимая независимость церкви - заблуждение и обман.
Иван  IV  это  в  достаточной  степени  доказал.  Этот  милейший  монарх, не
удовлетворясь  тем,  что  удушил  митрополита  русской  церкви  и запорол до
смерти  сотни  священников в Новгороде, заставил Вселенские соборы утвердить
действия и догматы, осужденные канонами и апостолами как мерзости.
     Но  царям редко приходилось силой принуждать церковников к повиновению.
Надо  было лишь выбрать самых рьяных из толпы епископов, которые всегда рады
были  служить.  Образование  русского духовенства зиждилось исключительно на
литературе  и  истории  византийского деспотизма, и потому оно не имело и не
могло   иметь  других  политических  идеалов,  кроме  идеала  неограниченной
монархии.  И  когда Иван III взял в жены Софью Палеолог, последнего отпрыска
греческой  императорской  династии,  русские церковники объявили своего царя
наследником  святейших  восточных императоров, всей их славы и могущества. С
тех  пор  они  узрели  в  безудержном  культе  абсолютизма свою историческую
миссию,  миссию, которую они кстати и некстати преданно выполняют среди всех
слоев населения.
     Религиозная   пропаганда   имеет  самое  надежное,  стойкое  и  сильное
влияние,  и  она  придает  московскому самодержавию его священный характер и
огромную  власть.  Высшей  санкцией  церкви  было  одобрено,  облагорожено и
возвышено  положение,  которое  возникло  вследствие  жестокой необходимости
злосчастной  политической  жизни  и  было  усугублено социальными условиями,
привлекшими  на  сторону  деспотизма  все  низменные инстинкты - честолюбие,
алчность  и  страх.  Повиновение  царю было объявлено первым долгом и высшей
добродетелью  православного.  Царь сам почти поверил, что он воплощение бога
на  земле.  Известный  путешественник  Герберштейн,  приехав  в  Москву, был
чрезвычайно  удивлен  тем,  что  державной  власти  безоговорочно  придается
священный  характер. Если вы о чем-то спросите у московитянина и он не знает
ответа,  писал  Герберштейн, то почти наверняка скажет: "Это известно только
господу  и царю-батюшке!" А царь, если бы его о чем-либо попросили, например
о  помиловании  узника,  несомненно,  ответил  бы:  "Мы  освободим его, если
такова  будет  воля  божья". Как будто он в самом добром согласии с господом
богом и их отношения носят самый интимный и доверительный характер!
     Божья  воля,  разумеется,  означает  волю  его,  царя.  Если  послушать
русских  попов, небесный государь некоторым образом действует, как послушный
дух  земного  государя,  готовый незамедлительно наказать за всякое открытое
или  тайное  ослушание  своего  наместника  на  земле  и вознаградить вечным
блаженством   тех,   кто  терпеливо  и  смиренно  переносили  незаслуженную,
несправедливую  кару,  которой  царь по человеческому свойству ошибаться или
по  наговору  своих  слуг  может  подвергнуть своих подданных. В этих словах
церковников  не  слышится  никакой  иронии,  -  это чистая правда. В письме,
написанном  Иваном  IV,  вдохновителем  этой  доктрины,  князю Курбскому, он
обвиняет   его   в   совершении  тягчайшего  преступления:  Курбский  посмел
вырваться  из  когтей  своего  христианнейшего  государя.  Царь  пишет: "Аще
праведен  и  благочестив  еси  по твоему гласу, почто убоялся еси неповинные
смерти, еще несть смерть, но приобретение?"
     Хуже  всего  было то, что столь чудовищных идей придерживался не только
сам  тиран, но их разделял и народ. И хотя этот бешеный зверь, Иван Грозный,
превратил  свое царствование в подлинную оргию жестокости, убийств и похоти;
хотя  он  был  столь же труслив, как и низок, и, подозревая повсюду заговоры
против  своей особы, засекал до смерти тысячи своих подданных и подвергал их
таким  пыткам,  что  даже  при  чтении  о  них  кровь  стынет  в жилах; хотя
похотливый  тиран  насиловал  жен  и  дочерей бояр, умерщвляя всех, кто смел
высказывать  малейшее недовольство; и хотя его мерзости продолжались ни мало
ни   много   сорок  лет  без  перерыва,  -  за  все  время  его  чудовищного
царствования  ни  разу не раздался голос протеста, ни одна рука не поднялась
для  сопротивления  или  мести за позорные надругательства. Жертвам Ивана IV
иногда  удавалось  спастись бегством, но историки не обнаружили ни малейшего
следа какого-нибудь заговора против него.
     И  все  же  эти  люди  не  были  трусы.  В большей части храбрые воины,
славные  своими  подвигами на поле брани, они часто проявляли в камере пыток
и  на  лобном  месте  необычайные стойкость и мужество, редкую силу духа. Но
вследствие  привитых  им  воспитанием превратных воззрений сила духа служила