полгода ставит нас под угрозу войны!
   - Такие слова из твоих уст! - только и успел сказать Терра.
   Мангольфа словно прорвало:
   - Я никогда не отрицал войны, как явления предельной значимости, но я
презираю ее, когда она становится  игрушкой.  Я  знаю,  убийство  всегда
будет крайней ступенью в борьбе за  существование.  Кровожадный  людской
сброд, порою утомившись, принимает цивилизованное,  деликатное  обличье,
но кровавый угар неизбежно вновь охватывает его.
   Хлопнула дверь. Шаги и шелест; светлое лицо Леи показалось на пороге:
   - Браво! Настоящий характерный  актер!  -  И  она  исчезла.  Мангольф
зашатался.
   - О ней мы позабыли, - сказал Терра. - Во всем  прочем  ты  прав,  до
единого  слова.  Ты  обрел  себя,  теперь  ты  на  прямом  пути.   Прими
поздравления от продажного негодяя... Будь человеком! -  сказал  он  уже
по-иному, так как Мангольф закрыл глаза.
   - Значит, развестись? - прошептал Мангольф, не открывая глаз. - Сразу
всему положить конец?
   - Из-за молодого Шеллена? Ерунда! Твоя  жена  просто  хочет  доказать
тебе, что с помощью газетной рекламы ты, пожалуй, еще можешь выплыть.  -
Терра в испуге охнул  и  сжал  губы:  какое  страшное  предположение  он
высказал.
   Но Мангольф открыл глаза и спросил:
   - А Леа? - Как он беспокоится о Лее! Больше, чем об урожденной  Кнак,
больше, чем о своей карьере! - Если она  захочет,  если  она  еще  хочет
меня, - сказал Мангольф нерешительно, - мы уедем куда глаза глядят.
   Но Терра уже им не интересовался, он отошел к открытому окну.
   Внизу стремительно подкатил второй автомобиль;  еще  на  ходу  дверца
распахнулась, с подножки спрыгнула дама и вдруг очутилась лицом к лицу с
Леей.
   - Где мой сын? - крикнула она.
   Княгиня Лили! Терра лишь сейчас понял, что происходит.
   Леа, стоя на краю тротуара, огляделась  по  сторонам;  юный  Клаудиус
исчез. Она посмотрела на директора Неккера, потом на остальных.
   - Я не знаю, где он, - сказала она и пошла садиться в автомобиль.
   Но княгиня Лили успела проскользнуть между нею и дверцей  автомобиля.
Терра невольно отметил эту гибкость, эту ловкость.
   -  Вы  принимаете  моего  сына  без  меня,  а  потом  отговариваетесь
незнанием. Так не годится.
   - Не годится задерживать меня.
   И Леа попыталась отпихнуть  ее.  Но  безуспешно.  Напряженная  пауза.
Директор Неккер вынул часы.
   - Осталось три с половиной минуты.
   Блахфельдер и  Мерзер  не  шевелились.  Шофер  застыл  в  иронической
неподвижности.
   Леа откинула голову,  как  перед  драматическим  уходом  со  сцены  в
третьем акте.
   - Сударыня, отец мальчика счел, видимо, излишним вводить вас ко мне в
дом.
   - Ваш дом, сударыня, всем известен, - ответила княгиня Лили  спокойно
и  фамильярно.  При  этом  локти  обеих  дам   соприкоснулись,   грозила
потасовка. По знаку директора автомобиль проехал два  шага  вперед.  Леа
прыгнула в машину.  Неккер  и  Блахфельдер  устремились  следом.  Только
Мерзер замешкался.
   - Одна и три четверти, - сказал Неккер, глядя на часы.
   А  Леа,  отъезжая,  крикнула  громко,  чтобы  отвлечь   внимание   от
недружелюбной выходки княгини Лили:
   - Каким образом одна и три  четверти?  Мой  выход  только  в  третьей
сцене, у меня полных двенадцать минут, а я  уже  загримирована.  Как  вы
думаете, стала бы я иначе ломаться весь вечер? Ведь сегодня на спектакле
будет антрепренер из Нью-Йорка.
   Перед княгиней Лили почтительно расшаркался доктор Мерзер. Он сообщил
свою фамилию, свой адрес и заговорил о сильнейшем впечатлении,  о  своей
давнишней мечте; но она не смягчилась. Тогда он стал усердно звать юного
Клаудиуса.  Льстивый  голос,  видимо,  убедил  ее,  она  последовала  за
Мерзером.
   Терра оторвался от окна. Происшествие внизу отшумело и  рассеялось  в
мгновение ока, Терра слушал теперь  Мангольфа.  Друг  все  еще  говорил,
обращаясь к нему. Он снова услышал все сначала:
   - Я никогда не отрицал войны, как явления предельной значимости...
   На это он решил ответить.
   - Не большей, чем ты сам, дорогой Вольф. Ты  никогда  не  утрачиваешь
своего идеала, потому что ты сам для себя идеал. Так должно быть,  иначе
нельзя считаться человеком. В свое оправдание могу только сказать,  что,
на мой взгляд, вся цель системы Ланна - устранять из жизни все  значимые
явления, и я от души приветствую это, прежде всего  в  твоих  интересах.
Что было бы с тобой, если бы разразилась война? Тебе пришлось  бы  иметь
дело с кровожадным сбродом, а как бы ты это вынес? - Он  не  оглядывался
на Мангольфа, он говорил наполовину в  окно.  -  Тебе  следует  искренно
желать, чтобы сброд и в дальнейшем сохранял цивилизованное и  деликатное
обличье. Представляй ему отечество исключительно  в  качестве  солидного
предприятия  для  капиталовложений,  но  отнюдь   не   для   рискованных
спекуляций. Для них оно не приспособлено, мне это виднее, я ведь человек
деловой. То, чем ты хочешь стать...
   Он хотел  сказать:  для  таких,  как  ты,  возможно  только  в  эпоху
нерушимого мира, - и  обернулся.  Как?  Мангольф  исчез.  На  его  месте
детская фигура. Клаудиус, но взгляд совсем не детский.
   - Я хочу быть солдатом, - сказал сын.
   - Это самое уважаемое сословие, - подтвердил отец.
   - Несмотря на твои вечные насмешки, -  сказал  сын.  Первый  открытый
вызов.
   - Поговорим серьезно! - И отец шагнул ему навстречу. - Если ты хочешь
быть солдатом, из этого еще не следует, что  ты  желаешь  войны.  Нельзя
желать того, чего не знаешь, а никто из нас войны не знает.
   - Я люблю свое отечество. - Жесткий молодой взгляд.  -  Мы,  молодые,
любим его не так, как любят дельцы.
   - А как герои. Это ваша привилегия.
   Но юноша не шел на примирение.
   - И, кроме того, нам ненавистно ваше  благоразумие.  Ненавистна  ваша
расчетливость, ваша ирония. Вы сами ненавистны нам!
   Его собственные стиснутые губы раскрылись,  чтобы  сказать  ему  это!