котором мы живем. Если ты недовольна им, когда оно благоволит к тебе, то
имей в виду, что во вражде оно исключительно упорно.
   - Какая я есть, такой останусь.
   - Странно, что чаще всего  так  рассуждают  артисты,  то  есть  люди,
которые должны быть только тем, кем  их  желает  видеть  общество.  Лишь
общество своею властью дает тебе возможность проявлять  твое  дарование,
взамен чего оно ждет от тебя и в жизни  самого  совершенного  воплощения
его собственных склонностей. Но оно ни в коем случае  не  разрешит  тебе
превысить ту меру  порока  и  преступления,  которую  на  данный  момент
считает для себя допустимой.
   - Вот как! - заметила сестра.
   - Ты можешь доходить до самых пределов, этого от тебя даже  ждут,  но
только не вздумай переступать  их.  Это  право  остается  за  теми,  кто
могущественней нас. Поведение госпожи фон Гаунфест-Блахфельдер для  тебя
безусловно недопустимо.
   - А разве сам ты всегда был  таким  благоразумным?  -  спросила  она,
испытующе глядя на него.
   - Дитя мое, каковы бы ни были наши планы  в  отношении  существующего
общественного строя,  мы  его  нахлебники,  -  ответил  брат  с  угрюмой
откровенностью. - Берегись заронить в нем подозрение, будто ты выше его!
   -  Я  дивлюсь  перемене,  происходящей  в  тебе,  но  для  меня   это
недоступно, - смиренно и с легкой  грустью  сказала  Леа.  -  И  тут  же
непосредственно:  -  А  теперь  пойду  спасать  твоего   мальчугана   от
посягательств выродка, это будет вполне в духе твоих советов!
   В своих ухаживаниях за  молодым  Клаудиусом  доктор  Мерзер  держался
вполне  благопристойно.  По-видимому,  он  соображался   не   только   с
раскрытыми дверьми, но и с чувством собственного  достоинства.  Подбитый
особенно добротным шелком сюртук его был расстегнут и ничуть  не  помят,
рукам он тоже не давал воли. Грязно-желтый цвет  лица  и  глаз  и  сетка
алчных  морщин  вплоть  до  лысины  были  присущи  ему  всегда.  Гораздо
сомнительнее держал себя юноша. В своем неведении он  ощущал  вожделение
мужчины и откликался на него! Длинные ресницы были невинно подняты,  шея
кокетливо  изогнута,  ясный  взгляд  застыл  вопросительно.  Лицо  такое
чистое, над чистым лбом такой крупный золотистый локон, а первый, еще не
осознанный взгляд любви достался выродку.
   Это ему поставила на вид Леа после того, как отослала Мерзера. Она  в
ярком свете выставила перед мальчиком  уродство  этого  мужчины.  Он  же
снова опустил ресницы, - кто знает, понял ли он ее?
   - Тебе нравятся женщины? Ну, например, я? - спросила Леа. Перед робко
вскинутым детским взглядом разом засверкала вся  прославленная  игра  ее
глаз. - Ты мне очень нравишься, -  сказала  она,  но  не  своим  обычным
тоном, а как будто от  его  имени.  Он  же  решительно  сжал  губы;  она
недоумевала, что с ним.
   - Оставим глупости, тетя Леа, - потребовал  он.  -  Мне  надо  что-то
сказать тебе. Больше некому. Маму я спрашивать не  могу,  она  сама  тут
замешана.
   - У тебя есть секрет?
   Он несколько раз открывал рот, который и  открытым  был  все  так  же
невинен, все так же прекрасен; но едва Леа собралась поцеловать его, как
мальчик отвел голову и тихо произнес:
   - Мне пишет один господин. - Она выпустила его и хотела отстраниться,
но он добавил: - Мой отец.
   Долгая пауза. Леа  ничего  не  поняла,  но  испугалась:  что  еще  он
преподнесет? Она поспешно огляделась: Блахфельдер собиралась  уходить  и
тащила с собой  несчастного  Эрвина  Ланна.  Белла  Мангольф  исчезла  с
Шелленом, у которого был удовлетворенный вид.  За  чайным  столом,  друг
против друга, самозабвенно отдаваясь скудным мгновениям, сидели Терра  и
Алиса. Из столовой, где совещались Блахфельдер  и  доктор  Мерзер,  были
видны обе стороны - влюбленная пара и исповедующийся мальчик.
   - Как вы могли это сделать? - шептала Алиса самозабвенно. - Вы  смелы
до безрассудства. Так играть любовью сына! Чего же нам, бедным женщинам,
ждать от вас?
   Выражение ее лица,  такое  самозабвенное  в  страхе  и  нежности,  не
ускользнуло от совещающихся дельцов. Оперируя в беседе крупными цифрами,
они в то же время думали: "Там что-то не клеится". Мерзер думал:  "Может
быть, отношения порваны? Тогда он много потеряет в глазах дядюшки Кнака,
и мне нечего остерегаться его". Блахфельдер думал: "Тоже шлюха! - И  тут
же изысканно: - Нет ничего противоречивее женской души". Но  соображения
свои они оставили при себе и продолжали беседу, оперируя цифрами.
   - Теперь я понимаю его мать, -  шепнула  Алиса.  Она,  такая  гордая,
унижалась до сравнения с княгиней Лили!
   Поэтому он возразил:
   -  Его  мать  женщина  незаурядных  душевных  качеств,  и  не  только
отрицательных, как я полагал. Она без устали пользуется своим  природным
даром окружать себя  фальшивым  блеском,  вечно  меняться,  молодеть  по
желанию, быть возбудительницей все новых иллюзий и первой их жертвой.  У
меня есть веские  основания  предполагать  у  сына  те  же  способности.
Клаудиус - сын кокотки!
   - Взгляните на него! - сказала Алиса. - У  него  вид  прозелита,  еще
совсем наивного, совсем юного прозелита. У отрока  Иоанна  Крестителя  в
новом музее императора Фридриха точно так же ниспадает локон, точно  так
же подняты ресницы. Но губы ваш сын сжимает, совсем как вы.
   - Тетя Леа, - шептал мальчик, -  я  знаю,  что  это  правда.  Он  мой
настоящий отец. Никем другим он быть не может.  Он  пишет  о  том,  чего
никто не знает, даже и господин Терра.
   - Господин Терра? Но ведь содержит тебя не кто иной, как он.
   - Теперь нет. Я хочу, чтобы мама все ему вернула. Мой настоящий  отец
посылает нам деньги. Посылает секретно, потому что  он,  наверно,  очень
знатный и высокопоставленный человек. - Он не слушал ее возражений. -  Я
это знаю. Я и во сне это видел, да и вообще знаю. Мне  это  подсказывает
моя кровь, - заявил он, широко раскрывая ясные серые материнские глаза и
тут же с несокрушимым упрямством сжимая губы.
   - Ты с ума сошел! - сказала Леа.
   Но он, не слушая:
   - После его писем я все вижу в Другом свете. Осенью он послал меня  к
морю. Раньше я даже летом никуда не хотел ехать без  мамы.  А  теперь  я
закалился, прямо другой человек, - пощупай, какие мускулы!
   - Может статься, - говорил Терра  Алисе,  -  он  будет  тем,  чем  не
пришлось сделаться мне: настоящим деятельным  рыцарем  святого  духа.  А
может статься, он до конца дней не  проявит  себя  ничем,  кроме  убогих