Марокко. Пойдем, я велю подать твой автомобиль. Поспеши, а то кто-нибудь
опередит тебя.
   - Значит, ты все-таки думаешь обо мне, мое дитя! - Отец взял дочь под
руку. Терра скрылся  за  углом  министерства  иностранных  дел.  Он  шел
медленно, и все же голос Ланна едва долетал к нему. -  Я  ценю,  что  ты
говоришь это мне, а не своему мужу. За это  я  обещаю  вам  Министерский
пост. Если  я,  будем  надеяться,  выйду  из  этого  дела  с  упроченным
положением, господину фон Толлебену обеспечено место статс-секретаря.
   - Только бы ты стал князем, папа!
   - Не плачь, моя любимая! Тебя ввели в  соблазн,  это  со  всеми  нами
бывало. Честолюбие проникает во все человеческие отношения, даже и  наши
нам следует тщательно оберегать от него. Но нас оно не разлучит. Как! Ты
против меня в союзе с глупостью? Это было бы тяжким грехом -  не  только
против дочерней любви, но и против твоего честолюбия.
   - Каким образом, папа? Ведь я могу им руководить!
   - Ты так полагаешь? Многие думают, что можно подчинить себе глупость.
Но она всегда оказывается сильнее. Это познание приобретено  долголетним
опытом. Верь твоему отцу, который черпает познания из опасностей.  -  Ее
молчание, его сочный вздох; затем: -  Игра  не  стоит  свеч!  Постоянная
зависимость, щелчки и необходимость изо дня  в  день  заново  отстаивать
мираж власти. Нам бы следовало уехать от всего; вместе - в Либвальде или
в кругосветное путешествие... Но  сперва  устроить  дело  с  Марокко!  -
Отходя и уже на расстоянии. - А это под силу только мне!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА I

Система Ланна.
Ее торжество и крушение

   Леа Терра, наконец, появилась, граф Эрвин Ланна  прождал  полных  два
часа.
   - Вы чересчур терпеливы, граф Ланна.  За  это  время  перебывало  бог
весть  сколько  народу,  и  все  потеряли  терпение.  Вы   один   всегда
пережидаете всех.
   Она  повела  сверкающими  плечами,  желая  выразить  недоумение   или
попросту сдвинуть ниже переливчатый капот. Он  соскользнул  до  плеч,  а
руки, словно сказочные белые пестики цветка, выступили  из  раскрывшихся
лепестками рукавов.
   - Вот сейчас вы скажете: этот жест, сударыня, вознаграждает  меня  за
двухчасовое ожидание. Вы скромны, граф Ланна. - При этом она расхаживала
по комнате взад и вперед.
   Стройные ноги при каждом шаге натягивали  переливчатую  ткань,  бедра
покачивались, как колыбель самых радужных грез. Он видел: она изображает
перед ним скаковую лошадь, породистое животное,  блаженство  и  упование
людских  толп.  Сама  же  она  словно  глядела  на   все   со   стороны.
Неправдоподобно стройная линия груди и шеи, но лицо над  ними  несколько
жесткое и усталое в своем великолепии. Глаза  были  подведены  и  оттого
казались еще более испытующими и алчущими. Из-за  чересчур  красных  губ
бледные линии у рта были еще неуместнее. И вокруг такого лица золотистый
ореол волос.
   - Вы должны требовать большего, граф Ланна.  -  Резковатый  актерский
голос. - Вы должны добиться, чтобы актриса перед вами одним гарцевала по
всем правилам высшей школы. Вам не пристало торчать здесь по шесть часов
в день безвозмездной рекламой.
   - Иногда у вас появляется та  же  манера  выражаться,  что  у  вашего
брата, - сказал он.
   - Ну, хорошо, - подхватила она. - Значит, для вас я  не  должна  быть
актрисой. И к чему? Вы старый  друг,  мне  незачем  все  время  быть  на
ходулях. - Она опустилась, по  привычке  плавно,  как  для  зрителей,  в
ближайшее   кресло.   Превосходное,   обитое   гобеленом   кресло;    ее
безукоризненно  вылепленные  пальцы  тотчас  картинно  расположились  на
позолоченных поручнях. - За это, друг мой, вы целый вечер должны  читать
мне вслух. Я никого не принимаю. У меня болит  голова,  ваш  голос  меня
успокаивает. В театр я сообщила, что не приеду, как только  узнала,  что
мы будем одни.
   - Я у ваших ног, - сказал он вежливо. - Но разве можно было  сообщать
в театр так поздно! Через полтора часа ваш выход.
   - Через час и три четверти. Но меня это не  касается.  -  У  нее  был
очень утомленный вид, он не стал возражать. - Лучше скажите,  мой  друг,
какую фотографию вы так спешно пытались сунуть за остальные. Вам это  не
удалось, вон она еще валяется. - Леа потянулась за ней. - Ах, да!  -  со
вздохом, который был бы виден и слышен в партере.
   - Вероятно, коллега из тех  времен,  когда  вы  только  поступили  на
сцену, - сказал он, превосходно зная, что это Мангольф в молодости.
   Она же, не сомневаясь, что он знает:
   - Да. Глухая провинция. Неужели я сама была когда-то  такой  молодой?
Совершенно неправдоподобно.
   - Скажите мне откровенно...
   Услышав этот голос, она подняла глаза; в нем  появилась  звучность  и
даже страстность.
   - Что с вами, Эрвин?
   - Если бы господин Мангольф пожелал тогда на вас жениться, были бы вы
теперь счастливы? - договорил он.
   Леа глухо:
   - Да, вы всегда многое видели. Созерцатель, который проходит именно в
ту минуту, когда другие плачут или смеются. Чаще плачут, разумеется.  Но
бывают и светлые промежутки. Вы, вероятно, на светлые не попадали.
   - Я не созерцатель, Леа, - ответил он с непривычной горячностью. -  Я
давно уже перестал им быть. Вы сами видите, где я просиживаю целые дни и
часы. Сперва я действительно только зарисовывал вас.
   - Меня? Нет, мою банку с румянами.
   - Это было совсем давно. Вероятно, вы  тоже  выросли  с  тех  пор.  Я
увидел, какая вы артистка!
   Артистка насторожилась.
   - Началось с вашей туфельки, с ноги, которая ее носила, потом перешло
на походку.
   - Пока вы не добрались до лица...
   - А тогда раскрылся весь человеческий облик. И сам я лишь после этого