в лабиринтах рощиц, на горе, у бассейна и  в  своей  комнате.  "Что?"  -
отвечал он самому себе.
   "Она называет меня своим другом. Никогда не смеется  она  надо  мною,
даже тогда, когда я выдаю себя и стыжусь. Она сама  открывает  мне  свои
тайны, - я не понимаю их, но они пугают меня, и  мне  чудится,  что  это
говорят фонтаны в чаще...  Разве  она  не  могла  бы  любить  меня,  как
мужчину? Это звучит нелепо, это я,  конечно,  знаю,  но  предположим  на
минутку, конечно, не серьезно. Ведь я уже не ребенок,  ростом  я  только
немного меньше нее, не так ли? Я  вспоминаю  образ  святой  Катерины,  в
нашей  лицейской  церкви.  Какая  высокая,  мощная  женщина,  -  и   как
взволнованно  и  нежно  подает  она  свою  пышную  руку  своему  жениху:
маленькому Иисусу.
   Она прекрасна в своем белом платье и  золотом  плаще,  вся  увешанная
нитями жемчуга! В волосах у нее корона, полная драгоценных камней.  Поют
ангелы; за ними вокруг белых колонн обвиваются красные хоругви...  Какое
торжество! Так должно было бы быть, именно так, с Иоллой и со мной".
   Он умолял самого себя, в страхе, что его мечта сейчас  рассыплется  в
прах.
   "Подумай, ведь  если  бы  мне  было  восемнадцать  лет,  нет,  только
семнадцать, и у меня было бы на подбородке  два-три  волоска,  никто  не
удивлялся бы. Ведь известно, что Антонио Фабрицции, из восьмого  класса,
любовник жены одного полковника. Мне недостает трех лет,  только  всего.
Куда же годится мир, в котором неизмеримое счастье - разве я  знаю,  что
это вообще было бы такое? - не может  существовать  только  потому,  что
человеку не хватает трех лет?"
   Он рвал платье у себя на груди, ломал руки.
   "Почему ты не растешь, не становишься шире? Я готов заключить союз  с
дьяволом. Пусть он сделает меня мужчиной, на один только год, и даст мне
любовь Иоллы. Пусть тогда он возьмет мою душу...  Один  год?  Нет,  один
день. За один день я сделал бы это! К сожалению, дьявол не хочет  ничего
знать обо мне, вероятно, потому, что я ничего не знаю о  нем.  Зачем  мы
неверующие! Подожди-ка..."
   И он погружался в предположения о реальности  или  сказочности  всего
божественного. Они медленно препровождали его в царство сна.
   Утром он решал с бьющимся сердцем:
   - Я спрошу ее, не выйдет ли она за меня замуж. В сущности, это, может
быть, очень просто, только мои сомнения осложняют дело. Говорят,  что  у
любящих всегда так бывает... Она скажет "да", потому что любит меня.  Мы
подождем, пока мне исполнится двадцать лет...
   Вечером он натягивал одеяло до подбородка, стискивал зубы и бормотал:
   - Как это мне приходят в голову такие безумные мысли?
   Просыпаясь, он всплескивал руками.
   - Но я так люблю ее. Не должна ли она ответить мне тем же?  Никто  не
может  принять  безвозмездно  столько  любви,  это   было   бы   слишком
несправедливо: любовь не допустила бы этого.

   Amor ch'a nullo amato amar perdona.

   "Иолла  бледна,  она  утомлена,  она  носит  просторные  платья.  Она
говорит: "Я хотела бы, чтобы меня любили", - конечно, она  подразумевает
меня".
   А ночью он стонал:
   - Не меня, я знаю, а того, другого!
   Он обеими руками брался  за  голову;  она  болела  от  напряжения,  с
которым он подавлял в своем мозгу истину.
   - Не думай, - кричал он тому Нино, который  не  хотел  отказаться  от
самообмана, - что я серьезно слушаю твои  невозможные  выдумки.  Ведь  я
все-таки знаю, что будет!
   Он не знал ничего, - и это было самое ужасное.
   Однажды после обеда герцогиня сказала:
   - Сойдем вниз на дорогу! Я жду гостей.
   Он ничего не спросил; кровь у него застыла.
   - Фрау Беттину и ее мужа, - пояснила она.
   Дорогой  они  почти  не  разговаривали.  День  был  душный.  Раз,  на
повороте, мальчик увидел наверху, между массами зелени, белые ступени.
   "Теперь они исчезнут навеки, - подумал он. - Они уже не поведут  меня
в царство сказки".
   Он закусил нижнюю губу; ему удалось не заплакать.
   Герцогиня сказала устало:
   - Очевидно, они не приедут. Вернемся.
   Нино шел, колеблясь между надеждой и отчаянием.  Лестница  показалась
снова. Вдруг он сказал себе холодно, почти испытывая облегчение:
   - Теперь все кончено.
   Он услышал стук  экипажа.  Из  него  вышли  Якобус  и  его  жена.  Он
присоединился к герцогине. Нино  шел  впереди  с  фрау  Беттиной.  Тупое
спокойствие не покидало его; он лег с ним в постель  и  спал  в  течение
часа.
   Затем он открыл глаза, и вдруг сон соскочил с  него,  как  в  разгаре
дня. Страх пронизал его до кончиков пальцев. При каждом  треске  дерева,
при каждом шорохе листьев в саду его нога сама собой высовывалась из-под
одеяла.
   - Теперь ночь, теперь  ночь.  Что  происходит  теперь,  -  боже,  что
происходит теперь? Вместе ли они? Когда двое  любят  друг  друга...  Где
они, в спальне у Иоллы? Я все еще не знаю коридоров, которые ведут туда,
двери, через которую она входит. Я не знаю решительно  ничего!  Что  они
делают? Когда в школе рассказывали истории о женщинах, я  представлялся,
что понимаю. Зачем я не попросил объяснить их себе! Маленького Миньятти!
Я мог бы пригрозить прибить его, чтобы он  не  рассказал  никому...  Они
целуются, конечно, потом они раздеваются. Потом  ложатся  в  постель?  А
потом, что потом?
   Он закрыл рот рукой и застонал.
   - Нет! Они лгали! Все женщины могут делать такие вещи. Но ради  Иоллы
я отрицаю их Я отрицаю, что такие вещи существуют!
   Он стал на колени в  постели  и  умоляюще  протянул  руки,  обливаясь
слезами, обезумев.
   - О, не допускай этого!
   Вдруг он вздрогнул и упал ничком.  Он  услышал  за  окном  шум.  "Это
шаги". Он был уже у окна. Кто-то выступил из тени  дубов.  Только  один?
Да, только один. Вспыхнула сигара: это был Якобус. Он  подошел  ближе  и
узнал мальчика.