- Нино, ты не спишь? Сходи же вниз.
   - Сейчас! - крикнул Нино, отбегая от окна. Он любил этого человека!
   "Он бродил по аллеям, пока я лежал и воображал всякий вздор. Все, все
это неправда".
   Он наскоро оделся и сбежал в сад. Среди ликования его охватил  страх,
что ноги могут отказаться служить ему. Он  сказал,  наконец,  облегченно
вздыхая:
   - Вот и я.
   Они долго шли рядом. Якобус думал:
   "Я не выдержу этого - спать под одной крышей с ней и  вдали  от  нее.
Это унижение. Я совсем не лягу. По  крайней  мере  здесь  со  мной  этот
мальчик, который мне так симпатичен. Я думаю иногда, что, если бы его не
было, она меня совсем не любила бы. Для меня  было  благодеянием  знать,
что он с ней".
   Он вынул папиросы.
   - Хочешь?
   Нино закурил, наслаждаясь своим спокойствием и уверенностью.
   "Он возле меня, - вот, мне стоит только  протянуть  руку.  Ничего  не
может случиться".
   И они бродили под мерцающими звездами;  спускались  с  горы  и  опять
поднимались на нее, без устали ходили между  туями  с  ярко  освещенными
луной статуями и в тени рощиц, вдоль изгородей из  роз,  сквозь  чащу  и
вокруг бассейнов, - но ни разу  не  прошли  вдоль  дома,  под  открытыми
окнами,  откуда  ночной  воздух  доносил  до  них  сонное   дыхание   их
возлюбленной.


   "Я не спал почти всю ночь - из-за Иоллы", - с гордостью говорил  себе
Нино. Но он чувствовал себя усталым  и  вяло  слонялся  по  дому.  После
обеда, когда даже голоса птиц заснули и слышно было только,  как  молчит
погруженная в задумчивость жара, он прокрался вниз по аллее статуй, мимо
большого бассейна с его всадниками,  нимфами  и  тритонами,  и  вошел  в
кусты, густо обступившие  круглую  площадку.  Ему  пришлось  пробиваться
сквозь  них,  по  узким  тропинкам,  под   шипами.   Цветы   чертополоха
протягивали свои желтые головки и странно благоухали. Зашуршала белка. У
ног мальчика с хриплым криком взлетела, хлопая крыльями, большая  робкая
птица.
   Наконец, мальчик добрался до обширного треугольника, заросшего травой
и уже давно попавшего во власть разрастающегося кустарника и потерявшего
свою форму. Его закрывала завеса из высоких платанов, одетых плющом. Она
отрезала самый острый угол площадки. Нино пробрался в это  убежище.  Под
нависшей скалой в высоком дерне  виднелось  что-то  мраморное,  поросшее
мхом.  Когда-то  это,  очевидно,  был  водоем  бассейна;  еще  прежде  -
саркофаг. Над ним, у скалы, неподвижно глядела большая  каменная  маска;
когда-то она, очевидно, выплевывала воду. Другая, с  пустыми  глазами  и
открытым ртом, зевала в стене античного  бассейна;  через  нее  когда-то
выливался излишек воды.
   Нино проделал дыру в плюще, вившемся по краям. Он вполз в отверстие и
вытянулся на подушках  сухих  растений.  По  пальцам  у  него  проползла
медянка и исчезла. Он  был  совершенно  один.  Над  ним,  по  воздушному
потолку из сердцевидных листьев, пробирался, спиной  книзу,  толстопузый
паук. Было тихо, прохладно, пахло увядшими листьями. Ему достаточно было
слегка  приподняться,  чтобы  вложить  лицо  в  маску,  которая  служила
истоком. Сквозь ее глазные впадины он  видел  запущенный  треугольник  с
нетронутым  человеческой  ногой  дерном.   Несколько   солнечных   лучей
встретились и затерялись в нем. Блеснул цветок. Запела синица. Небо было
темно-синее. Нино упал на свое ложе и заснул.  Проснувшись,  он  услыхал
где-то сзади голос Якобуса.
   - Что бы я ни делал,  -  цвет  получается  вялый.  Зеленое  освещение
слишком неблагоприятно... И вы ни в  каком  случае  не  хотите  наверху,
перед домом?
   Герцогиня сказала:
   - Вы теряете голову. Я стану совершенно нагая перед изгородью из роз!
   - Это было бы очень красиво, - возразил Якобус. - Вам  мешают  слуги?
Их можно было бы услать.
   - О, они меня мало беспокоят.
   - Моя жена, конечно, тоже нет; ее тоже можно услать... Кто же еще?
   - Кто?
   - Ах, конечно, мальчик!
   - Пишите, пожалуйста.
   Опять стало совершенно тихо. Крик "Иолла" рвался из  груди  мальчика,
но никто не слышал его. Дрожа и забыв все,  он  опустился  на  колени  в
своей засаде, прильнул  лицом  к  маске,  -  и  увидел  ее.  Она  стояла
неподвижно, слегка в профиль,  повернув  шею  и  откинув  назад  голову;
черный узел волос спускался на светлый затылок. Она  упиралась  о  землю
правой ногой, левая была слегка изогнута; а руки, с  вывернутыми  наружу
ладонями, напряженно и легко простирались, готовые высоко подняться  для
объятия, не знающего себе равного.
   Она показалась мальчику белой-белой, каким он никогда не  представлял
себе женского  тела,  но  не  белизной  мрамора,  нет,  скорее  белизной
лепестка. Щиколотки ее ног - тонкие белые  цветы  -  выглядывали  сквозь
решетку травы. И вся она казалась вышедшей из земли.  Она  была  сестрой
этих деревьев. Кусты протягивали к ней свои ветви и  в  медленной  ласке
разглаживали длинные округлости ее бедер. Небо окутывало  ее  лицо,  оно
хотело похитить его. Его синева  победоносным  отблеском  прорывалась  в
ночи ее волос. Ее рука была усеяна ясно очерченными тенями листьев, а на
них виднелось отражение порхающей птички.  В  ее  груди  -  волнующиеся,
редкие чаши, - тучная земля влила свои пьянящие соки, а  солнце  уносило
их вверх в их драгоценных золотых оправах.
   - Ничего не выходит, - ворчливо пробормотал Якобус. Он писал так, как
будто наносил удары. - Впрочем, это не так важно.
   - Вы видите, - сказала герцогиня, - я не ваша Венера.
   Он молчал, думая:
   "У смертного одра старика ты была ею. Я начал видеть в  тебе  Венеру.
Теперь она уходит от меня, прячется в глубь тебя тем упорнее, чем  ближе
я подхожу. Уловлю ли я ее, когда  буду  держать  тебя  в  объятиях?  Как
необходимо мне верить в это!.."
   Он сказал:
   - Вы не Венера? Не так вы можете  доказать  мне  это.  Я  жду  другой