невинность и неопытность.
   - Вы обязаны...
   - Ни вам, ни  искусству.  У  меня  нет  никаких  обязанностей.  Когда
искусство надоест мне, я пойду своим путем.
   Она оставила его и вернулась в комнату. Все глаза были устремлены  на
даму, которая вошла с другой стороны.
   - Господин фон Зибелинд?
   - Madame Бланш де Кокелико, - ответил его голос. Гостья, прихрамывая,
мужскими шагами прошла на середину зала. У  нее  были  красновато-желтые
волосы и жирная, бледная  кожа;  под  спадающим  неподвижными  складками
черным   шелковым   платьем   чувствовался   костлявый   остов,   полный
развращенной гибкости.
   Мортейль засмеялся, ему было противно, но этот маскарад  щекотал  его
нервы.
   - Браво, Зибелинд, это в самом деле Кокелико. Я очень хорошо знал ее.
   - Я тоже, - презрительно сказал Якобус.
   - Ну, да, кто же не знает меня?  -  объявил  Зибелинд  по-французски.
Французские слова легко слетели с его уст.
   - Право, это она, - сказал окаменевший  Сан-Бакко.  -  При  разговоре
узнаешь ее. Я раз ужинал с ней. Несчастный Павиц тоже был при этом.  Она
самым бесстыдным образом издевалась над ним.
   Якобус сказал Нино:
   - Посмотри-ка на эту фигуру. Все, понимаешь,  решительно  все  в  ней
фальшиво. Когда она вечером  ложится  в  постель,  от  нее  не  остается
ничего, кроме маленького остова, как у селедки.
   Мальчика охватил испуг. Представление  о  голове  с  серебристо-серым
студенистым хвостом, одиноко лежащей на огромной подушке, поразило  его.
Бланш исполняла какой-то номер, нечто безобидно веселое.
   - Шея! - содрогаясь, прошептала Джина.  Певица  поворачивала  во  все
стороны шею,  жилистую  и  покрытую  таким  толстым  слоем  пудры,  что,
казалось, на нее наложена была гипсовая повязка. Рот зиял,  как  широкая
кровавая  рана.  Узкие,  изогнутые  угольные  штрихи  над   ее   глазами
поднимались кверху; она стояла, опустив книзу руки, так неподвижно,  что
не заметно было даже дыхания, и бойко, тусклым и хриплым голосом, пела о
своих неутолимых желаниях. Дворников, конюхов с запахом самца и  навоза,
мясников, живодеров, палачей с запахом крови и  самца,  -  вот  что  она
любит. В заключение она сделала два-три усталых, непристойных  движения:
великая,  отрезвившаяся  и  уже  наполовину  ушедшая  в  частную   жизнь
развратница давала новичкам беглое указание. Мужчины захлопали.  Беттина
глупо хихикала.
   - Это настоящее искусство! - объявил Мортейль, искренне  восхищенный.
Герцогиня устремила взор на Палладу; ей  было  не  по  себе.  Затем  она
спросила себя, пожимая плечами:
   "Неужели я суеверна?.. Он говорит о богослужении,  которое  наполнило
лучшие годы моей жизни. Но ведь это была только игра. Что  ж,  если  она
надоела мне. Я окружила себя декорациями и символами: Паллада, ее  храм,
в котором я славила ее,  зал,  который  я  воздвигла  для  нее,  души  в
мраморе, статуи - мои подруги, та женщина на террасе с ее белой  угрозой
- все это гнетет меня и вызывает во мне скуку. Я отодвигаю их в сторону,
будто они сделаны из папки. Я  хочу  опять  быть  свободной,  совершенно
свободной, искать новую страну и жить на неведомый лад".
   Она воскликнула:
   - Какая  удачная  шутка,  господин  фон  Зибелинд.  Вы  так  внезапно
открываете нам свои таланты!
   - Счастье, герцогиня! Счастье вызывает наружу все хорошее, что есть в
нас.
   Он  был  растроган,  и  чувство,  прорывавшееся  сквозь  застывшую  в
холодной   непристойности   маску,   возбуждало    ужас,    как    нечто
противоестественное. Он сидел в прямом кресле,  заложив  ногу  за  ногу,
положив руки на ручки кресла, и предоставлял любоваться собой.
   - Я сознаюсь, что всегда страшно гордился своим сходством с Кокелико.
Вы, вероятно, давно заметили его.
   - Сходство со старой бабой! - оскорбительным тоном заметил Якобус.
   - Почему  нет?  -  мягко  и  самодовольно  ответил  Зибелинд.  -  Мне
понадобилось только немного румян.
   Мортейль нагло заметил:
   - Так как вы уже и раньше были совершенно покрыты ими.
   - Второй номер! - прокричал Зибелинд, поднимаясь.  С  воды  донеслись
звуки польки. Он спел несколько тактов, оборвал и сказал:
   - Лели Олимпия не может больше заставлять нас ждать... видите, вот  и
она.
   Он  довел  строфу  до  конца,  не  спуская  с   возлюбленной   своего
обольстительного взгляда кокотки.
   - Миледи, найду ли я у вас одобрение? Бланш де Кокелико поет в  честь
вас, миледи... Твоя  гондола  здесь,  дорогая?  -  тихо  и  взволнованно
спросил он. Она сердито ответила:
   - Что за наглость! Кто эта неприличная фигура?
   - Я Готфрид, - шепнул он. - Но, однако, моя маска должна быть хороша!
   - Я не знаю никакого Готфрида - или, если и знаю, то очень мало. И  у
меня нет никакого желания возобновлять это знакомство.
   - Какая остроумная шутка, миледи!
   Он подпрыгнул на одной ноге.
   - Вы,  по-видимому,  в  удивительно  веселом  настроении.  Неужели  я
причиной этого? Мне очень жаль. Вы возбудили мое  любопытство  тем,  что
говорили так горько и так глубокомысленно. Можно было испугаться; не все
даже было понятно. В вашем глупом счастье я нахожу вас просто unfair.
   Он засмеялся и подмигнул.
   - Ведь я Бланш де Кокелико, очень худая женщина, а вы - очень полная.
Вы, конечно, слышали об искусстве, которым знаменита Бланш? Лишь  теперь
мы будем любить друг друга, миледи.
   - Я сейчас потребую, чтобы вам указали дверь, - сказала  она,  смерив
его взглядом через плечо и отходя. Он вдруг начал дрожать  с  головы  до
ног, но смеялся таким же порочным смехом, как прежде.
   - Значит, сегодня вы не возьмете меня с собой? - спросил  он,  следуя
за ней.
   - Он разыгрывал  из  себя  одинокого  и  страдающего,  а  был  просто
неприличным субъектом, - заметила она, возмущенная обманом.
   - Время терпит, я понимаю шутки, - уверял он.
   Он сделал пируэт и, заметно хромая, вернулся к обществу. Он тотчас же
с хриплыми выкриками запел следующую строфу. Не успев кончить, он  опять