женщины разглядывали свои маленькие ноги; прекрасный быстроногий  Гермес
с удивлением нес на руке крошечное дитя.
   Внизу перед ними  открылась  обширная  круглая  площадка,  темная  от
окружавших ее хвойных деревьев  и  кустов.  Вдоль  них  кругом  тянулись
старые   мраморные   скамьи.   Середину   площадки   занимал   обширный,
загроможденный рифами бассейн. Наяды  заманивали  нагих  всадников;  они
бросались в воду, размахивая мечами. С самого высокого  рифа  грозил  им
поднятым трезубцем Нептун.  Наяды  с  развевающимися  волосами  убегали,
испуская застывший  в  камне  крик.  Они  бросались  в  каскад.  Тритоны
благоприятствовали их бегству, но  внизу,  положив  одну  ногу  на  край
бассейна и похотливо улыбаясь, ждали их сатиры и фавны.
   Герцогиня перегнулась через решетку я смотрела на эту игру.
   - Этот бассейн богат приключениями, - сказала она, - и беден водой.
   Нино сказал:
   - Я знал, что ты сегодня будешь стоять у этого бассейна.
   - Так ты все-таки был уже здесь?
   - Нет...
   Мальчик заглянул в водоем; небо было чисто, и он  был  весь  наполнен
синевою. Потом он посмотрел на свою  возлюбленную.  Она  была  в  мягком
белом платье; оно свободно падало вдоль  ее  фигуры.  Она  пошевелилась,
что-то сказала, и легкая ткань заколебалась вдоль ее членов, обрисовывая
все их очертания. Он вспомнил о реявшем облаке.
   - Но я видел это на небе, - сказал он.
   Она не ответила; склонив головы,  прислушивались  они  к  пробуждению
фонтанов. Парк был полон ими. Они лежали  спрятанные  далеко  в  чаще  и
иссякали. Но теперь, в глубокой тишине, они приветствовали  друг  друга.
Они шептались, вздыхали и едва слышно пели. Мальчику казалось,  что  это
голоса  цветов,   переливавшихся   яркими   красками   на   платье   его
возлюбленной, вдоль ее тела, - кто знает, быть может, и голоса ее  тела?
На него пахнуло изнеможением, соблазном грез, желанием  сложить  руки  и
отдаться всецело. Он думал: "Иолла носит теперь  более  широкие  одежды.
Прежде она ходила в узких платьях и быстро. Теперь она охотно  отдыхает,
она бледна и закрывает глаза".
   В эту минуту он услышал ее голос:
   - Ты тоже живешь чувством, Нино, - ты тоже. Я  много  лет  жила  так,
отдавала себя грезам и картинам и чувствовала, чувствовала.  Теперь  моя
жизнь мне представляется странствованием по горячему  песку  пустыни,  с
пересохшими губами  и  сожженными  подошвами.  Теперь  мне  хотелось  бы
достигнуть оазиса  и  освежиться.  Я  хотела  бы,  чтобы  меня  обвевали
опахалами, а я не думала ни о чем. Я хотела бы, чтобы меня любили.
   Она не поднимала головы. Слова  падали  одно  за  другим,  точно  она
роняла их в воду. Они ускользали от него и наводили на него робость.
   - Ты видишь, - сказала она, -  я  говорю  с  тобою,  как  с  истинным
другом. Ты и Сан-Бакко - мои друзья.
   - Иолла... - пробормотал Нино.
   - Как благодарна я тебе за это имя. Как это ты придумал его?  Знаешь,
за всю мою жизнь еще никто не  называл  меня  ласкательным  именем...  Я
хотела бы, чтобы меня любили, - слабо повторила она.
   Через некоторое время она выпрямилась и подошла к скамье. Она села  в
угол, спиной к пустому цоколю. Нино пламенно и  робко  смотрел  на  нее.
Платье собралось над ее скрещенными ногами в  мелкие,  резко  очерченные
поперечные складки. Более длинные, спускавшиеся с плеч, пышными  волнами
окружили  ее  бедра.  Одна  рука  поддерживала  голову,  светлым  пятном
выделявшуюся на темной завесе  деревьев.  Другая  небрежно  опиралась  о
старую, обросшую зеленым мхом мраморную спинку. Она  казалась  нагой  до
плеча в прозрачной серебряной раковине пышного рукава. Она попросила:
   - Теперь скажи мне, что ты читал, когда я пришла?
   Он посмотрел вверх. На двух кипарисах  за  ней,  на  самой  верхушке,
сидели два белых голубя и ворковали. Он тихо  начал,  устремив  взор  на
вершины кипарисов:

   Amor ch'acor gentil ratio s'apprende,
   Prese costui.

   Он декламировал все дальше, не задумываясь. Слова приходили вместе  с
воздухом, он не звал их. Он не знал ни одного  любовного  стихотворения,
кроме стихов о Франческе. Она смотрела снизу на его лицо; свет  сиял  на
нем, освещая блаженное  страдание,  восторженное  стремление  слиться  с
этими стихами - стать одним сладостным  словом  из  многих  и  вместе  с
воздухом, который доносил их до нее, на секунду прильнуть к ее груди.
   Вдруг его взгляд опустился вниз, на ее руку, ее шею.  Нино  запнулся;
он медленно покачал головой. Она прочла в его  глазах:  "Что  пользы  во
всех стихах, что в опьяняющем порыве,  от  которого  замирает  сердце!..
Твоей красоты не достигнет ничто. Она неумолима. Почему ты  смотришь  на
меня так устало и так тепло из-под тяжелых век? Иолла, милая Иолла, твоя
красота жестока".
   Затем он докончил:

   Quellorno piu non leggemmo avante.

   Он, вздохнув, сел рядом с  ней.  Они  молча  смотрели  на  неутомимую
работу  вечера.  Как  вчера,  расстилал  он  по  воздуху  свои   розовые
покрывала. Верхушки обоих кипарисов прорезывали их, а две белые  голубки
в них запутались. Они тихо улетели прочь; ноги их были похожи  на  капли
крови.
   Круглая площадка  медленно  погружалась  в  сумрак.  Герцогиня  взяла
мальчика за руку; они опять прошли аллею  молчания.  В  косом  солнечном
луче фиолетовым светом сверкнул гравий. Каменные фигуры уже принадлежали
одиночеству и мраку. Одна из них засветилась; когда Нино обернулся,  она
была  уже  едва  видна.  Лениво  тянулся  между  черными   зубцами   туй
бледно-серебристый поток неба. А под ним все хранило  молчание:  молчали
безропотные мудрецы, терпеливые, влюбленные, запуганные боги.
   Мальчик молча шел рядом со своей возлюбленной; ее одежды  колебались.
Он торжественно говорил себе:
   - Я тоже когда-нибудь умру, как это ни странно. Тогда я буду думать о
том, что я пережил этот день. Что все остальное в сравнении с этим!


   "Неужели это невозможно?" - спрашивал он себя в течение целой недели,