пробы. Долго ли еще?
   Она ничего не ответила. Нино шептал:
   - О, Иолла, мне страшно. Что ты делаешь  со  мной?  Такое  блаженство
ужасно. Ты больше не Иолла; я и  не  подозревал,  что  существует  нечто
подобное. Ты принадлежишь деревьям и солнцу, и ящерицам, - я не  знаю...
У меня кружится голова: это от  света,  в  его  кругах  расцветают  твои
члены. Они ширятся, точно световой пояс, вокруг  этой  площадки  -  нет,
вокруг всего, что я вижу... Возьми меня с собой  в  мир,  с  которым  ты
сливаешься, Иолла! Вырви меня из этой дыры, я не могу пошевелиться!
   Ему казалось, что он кричит, а он едва шевелил губами. Он чувствовал,
как вся его жизнь переходила в маску и через ее пустые глаза  изливалась
обратно в природу - вместе  с  возлюбленной.  Его  слабые  плечи  крепко
прижимались к краю старого саркофага. Он стоял на  коленях,  он  не  мог
упасть, пространство было слишком тесно.


   Наступил вечер, трава зашевелилась; тогда  мальчик  пошел  домой.  Он
велел сказать, что не хочет есть и лег спать. Он не видел никаких снов и
проснулся с тяжелой головой.
   "Теперь это прошло, - думал он. - Теперь я  изведал  все...  Когда  я
подумаю, что еще вчера ночью совсем обезумел от  страха,  что  он  может
быть у нее! Теперь это мне совершенно безразлично. Пусть он  рисует  ее:
как будто она обыкновенная женщина! Ах! Я  -  я  знаю  теперь,  что  она
такое. Это лежит позади меня;  никогда,  никогда  я  не  переживу  этого
опять... И это несказанное,  это  могучее  я  называл  Иоллой.  Я  хотел
целовать ее, пожалуй, и еще большего? Я хотел жениться на ней! Как  это,
вероятно, смешно! Я мог бы точно так же... точно так же..."
   Он поискал сравнения:
   ..."жениться на море! Или на боге!"
   Ему было стыдно, ему опротивел он сам и весь мир. Ему  казалось,  что
он сможет жить только в одиночестве. Весь день он прятался  в  саду.  За
столом  он  сидел  с  опущенными  глазами.  Водянистые   глаза   Беттины
раздражали его; они все время допытывались: "И ты тоже?"
   Якобус был плохо настроен. Герцогиня спросила его:
   - Что ваша Венера?
   - Я изрезал ее на куски. Начать ли мне завтра опять? Как ты  думаешь,
Нино?
   - Вы хотите писать Венеру с Иоллы? Ха-ха!
   - Разве это смешно?
   - О, это глупо!
   Якобус закусил губы. Герцогиня сказала:
   - Ты не знаешь, что оскорбляешь нас обоих: господина Якобуса и меня?
   - Тебя нет! - страстно воскликнул он.
   - Почему ты сегодня как в воду опущенный? Нино, ты дуешься  на  меня.
Сознайся, за что?
   Им опять овладел яростный стыд.
   - Ты говоришь так, как будто я влюблен в тебя,  -  с  неудовольствием
заметил он и замолчал.
   После обеда он исчез. Герцогиня стояла у перил лоджии, в тени,  среди
ночных роз. Якобус опирался о перила локтем и говорил  ей  в  лицо;  она
едва отвечала. Он часто менял положение,  чтобы  не  видеть  глаз  своей
жены. Но они неустанно искали его глаз. Наконец он жестко сказал:
   - В моем распоряжении всего одна жалкая неделя. Здесь все  прекрасно,
только не ты.
   На лице у нее появилась глуповатая  гримаса  боли,  она  испуганно  и
невнятно шепнула  что-то.  Затем  она  исчезла.  Герцогиня  взволнованно
сказала:
   - Я говорю с вами серьезно в последний раз. Еще  одна  жестокость  по
отношению к этой женщине, и я порву с вами.  Вы,  очевидно,  не  знаете,
каким несчастным я могу вас сделать.
   - Я знаю это, - ответил он.
   Она опять напомнила себе:
   "Эта женщина почти свята в своей беззащитности. Я не хочу еще  больше
смущать ее бедное сердце. Завтра я скажу  ей,  чтобы  она  опять  увезла
своего мужа".
   Но на следующий день шел проливной дождь, и она  ничего  не  сказала.
Настроение было подавленное и  тревожное.  Нино,  державшийся  вдали  от
всех, блуждал по дому. В конце извилистого коридора, где  висели  старые
гравюры, он наткнулся на простую белую дверь, которая была  открыта.  Он
увидел себя в зеркале, стоявшем напротив двери, в конце комнаты.  В  нем
отражался также нагой  амур,  который,  выпрямившись,  стоял  на  камине
против кровати и упирался луком в бедро.
   - Это ее спальня, - устало сказал мальчик, пожимая плечами. Он  молча
оглядел комнату и пошел обратно.
   Сорок восемь часов спустя,  среди  проливного  дождя  появилась  леди
Олимпия.
   - Убедитесь, дорогая герцогиня, привязана ли я к вам!
   - По ком здесь траур? - после короткого пребывания спросила она.  Она
узнала, что из Венеры еще ничего не вышло, и сострадательно  улыбнулась.
При прощании, наедине с герцогиней, она воскликнула:
   - Дорогая герцогиня,  относитесь  менее  серьезно  к  тем  фантазиям,
которые мужчины преподносят нам и самим себе. Они  все  живут  вымыслом.
Действительность проста и принадлежит нам. Желаю вам много удовольствия!
Делайте, как я, и играйте из ваших драм - о, вы сыграете еще много их! -
всегда только первые полтора акта,  пока  небо  ясно.  Когда  появляются
тучи, я уезжаю. Прощайте!
   Ночью герцогиня заметила, что дверь ее комнаты  широко  открыта.  Над
деревьями поднималась  луна.  Она  увидала  в  зеркале  фигуру,  которая
загибала за угол в коридоре. Она не удивилась. Не Нино ли это?  Конечно:
он подошел ближе, положив руку на бедро, бесшумно покачиваясь. Но теперь
и амур на камине пришел в движение.  Он  спустился  вниз,  вытянулся  до
такой же вышины, как и первый, они срослись вместе, и перед ее  кроватью
стоял один мальчик, с  высокими,  легкими  бровями  Нино,  его  крупными
локонами, его короткой, красной губой и с луком  Купидона.  Он  небрежно
держал его.
   - Я не сделаю тебе ничего плохого,  Иолла,  -  зашелестел  он,  точно
голосом месяца, освещавшего пол.
   - Кто ты? - спросила она.
   Он провел пальцами по мягкой сетке от  комаров,  висевшей  вокруг  ее