Кто может спать на этой кровати?..
   Нет, я не буду лгать! Я отлично знаю, что она спит на  ней...  А  вот
лежит и чулок, его забыли здесь. Мне хочется поднять его -  почему  нет?
Теперь мне было бы стыдно, если бы я  не  сделал  этого...  Он  длинный,
длинный, блестящий и черный; на  ощупь  он  невероятно  мягкий,  -  это,
конечно, шелк. Его несомненно уже носили, мне  стоит  только  всунуть  в
него руку - вот так, - и он сейчас примет форму ноги...  Сердце  у  меня
уже опять подкатилось к горлу. Иногда я думаю, что у меня порок  сердца.
Но мне все равно, пусть будет, что будет... А Иоллы ноги,  как  у  самых
прекрасных женщин на картинах - я уже не помню, на каких. Как странно, я
вдруг вижу целый клубок больших  голых  ног.  Все  нарисованные  женщины
протягивают мне свои ноги, - но они топорны, фуй, топорны в сравнении  с
ногами Иоллы".
   Мысли  его  вдруг  смешались.  Он  сильно  побледнел  и  в  страстном
самозабвении закусил губы. Прежде чем он отдал себе  отчет  в  том,  что
делает, руки  его  уже  распахнули  бархатную  куртку;  они  расстегнули
рубашку  и  прижали  торопливо  свернутый  чулок  к  сердцу.  Оно  глухо
застучало; шелк стал  теплым.  Мальчик  выглянул  из  окна  на  медленно
движущуюся воду  внизу.  Он  не  испытывал  стыда,  но  неясные,  полные
соблазна картины тяжело и мучительно волновали его.
   Вдруг он бросил чулок, застегнул платье и вышел из комнаты.
   "Они опять заметят это. Они видят это по  моим  глазам,  я  не  знаю,
каким образом. Одно слово со стороны  этого  Мортейля!  Я  ненавижу  его
почти так же, как моего отца, - разве может кто-нибудь  быть  хуже,  чем
был он? И я ненавижу его, конечно, больше, чем аббата Фриули и господина
Тигретти, моих частных учителей. Эти лицемеры  и  мелочные  мучители,  -
разве кто-нибудь может быть более жалким, чем они?"
   Горячность его вспышки поразила его самого.
   "Мортейль? Я в самом деле ненавижу  его?  Что  мне  однако  до  этого
негодяя? Нет, нет, все они противны мне, - все, кто  получает  от  Иоллы
слова и взгляды, все, кто сидит с ней за столом, все, кто дышит  тем  же
воздухом, что и она. Ах, я ревную даже к моему большому другу;  я  хотел
бы, чтобы он вернулся в Рим. Иолла должна быть одна со мной. Я увезу  ее
в зачарованный сад. Никто не посмеет войти  в  него,  я  прикажу  строго
охранять его. Мы будем счастливы там"...
   - О, это еще  придет!  -  громко  воскликнул  он.  Разгоряченный,  со
спутавшимися  мыслями,  бегал  он  по  комнатам.  Картины  без  перерыва
тянулись по стенам. Мальчик бросал им свой вызов: - Вы все же  не  ярче,
чем моя жизнь!
   Его жизнь! Она вся состояла из детства, одинокого  и  бедного  теплом
любви.  Взамен  того,  она  горела  жаром  душевного  возмущения,  жарой
детского гнева без границ и  бурной  жажды  справедливости.  Так  часто,
когда дом, аллея, деревенская стена и Страсти Господни одиноко сгибались
под тяжестью полудня, он делал прогулки, которые были бегством: к  морю,
всегда к морю, - и протягивал  свои  слабые  руки,  прочь  от  убогой  и
злобной действительности, к обители благородства и мощной радости, туда,
далеко к горизонту, где наверно было ее царство. А в  своей  коморке  он
истязал себя булавками, ремнями, щипцами - только для того, чтобы  иметь
преимущество  перед  отцом  и   учителями,   которые   были   так   злы:
преимущественно перенесенных страданий, суровых мыслей.
   "Я буду ненавидеть вас, пока буду жив!  -  снова  поклялся  он  себе,
возвращаясь из спальни своей возлюбленной, - и я буду гордым,  как  дядя
Сан-Бакко, и прекрасным, да, таким прекрасным, как она сама, моя Иолла!"
   Общество еще сидело за столом.
   - Ты, верно, дрался с кем-нибудь? - спросил его его большой друг.
   - Нет, но у меня страшная охота к этому, - ответил Нино, глядя  прямо
в лицо герцогине.
   "Пусть себе замечают", -  думал  он.  Но  они  не  обращали  на  него
внимания. Об истории с чулком, которая позабавила бы  их,  не  догадался
никто. Они и не подозревали, какая любовь бурлила и кричала среди них.
   Все перешли в кабинет Паллады. Герцогиня вышла на  террасу  и  подала
знак. Под высокий решетчатый  портал,  переплетающиеся  железные  прутья
которого блестели, скользнула темная гондола. Затем над мертвыми цветами
искусственного сада понеслась причудливая и печальная мелодия.
   - Это слепые, - сказала герцогиня. - Маркиз, они играют в честь вас.
   Сан-Бакко поцеловал ей руку.
   - Но я попросил бы что-нибудь менее проникнутое отчаянием.
   - Что-нибудь веселое! - воскликнули остальные.
   Зибелинд сказал:
   - О, я приготовил кое-что очень  веселое.  Безобидно  веселое.  Прошу
вас, господа, потерпите две минуты. - И он поспешно удалился.
   Якобус спросил герцогиню:
   - Где слепые?
   Она вышла на  террасу,  чтобы  показать  их  ему.  Очутившись  с  ней
наедине, он сейчас же спросил:
   - Когда вы выезжаете на дачу, герцогиня?
   - Скоро. В вилле производился ремонт... Вы так торопитесь?
   - Я тороплюсь приступить к своей картине, вы знаете, к какой.  Прежде
чем листья пожелтеют, вы мне будете  нужны  для  нескольких  сеансов  на
воздухе.
   - Это вы недурно придумали.
   - Так как при этом вы будете без платья, то должно быть тепло.
   -  Милый  друг,  вы  страдаете  навязчивой  идеей.  К  счастью,   она
безобидна. Поэтому и не спорю с вами.
   - Герцогиня, вы прекрасно  знаете,  что  должны  удовлетворить  меня.
Иначе погибнет многое.
   - И вы уверены, что это так важно для меня?
   Они тихо и быстро бросали слова. Вдруг они замолчали, оба испуганные.
Слепые нежно играли какой-то танец. Герцогиня улыбнулась.
   - Вы художник. Ваше тщеславие  заставляет  вас  относиться  к  своему
занятию чересчур серьезно.
   - Вы называете это занятием? Но для вас самой, герцогиня, -  с  силой
воскликнул он, - это было богослужением, которое наполнило  лучшие  годы
вашей жизни. Вспомните же, чем вы обязаны искусству!
   - И вам?
   - Конечно, Было бы неблагодарностью, недостойным поступком,  если  бы
вы не услышали меня!
   - Вы мальчик, стремительный и себялюбивый и неспособный признать, что
мир не вертится вокруг вас.  Вам  везло  во  всем;  теперь  вы  искренне
возмущены, что один  раз  вам  что-то  не  дается.  Я  прощаю  вам  вашу