чужим, провели в комнату, зажгли и поставили на письменный стол  рабочую
лампу. Посетитель остался один.
   Он сидел сперва в зеленоватом свете лампы, кругом была темнота. Лампа
начала коптить; он встал,  чтобы  подкрутить  фитиль,  сделал  несколько
шагов вдоль книжных полок. Остановился  на  полдороге,  обхватил  голову
руками. Огляделся, опомнился, вернулся  на  прежнее  место  под  лампой.
Некоторое время сидел в раздумье,  потом  снова  принялся  метаться.  Он
ждал, не замечая, что проходят часы.
   Дверь распахнулась настежь, когда он как раз  стоял  в  самом  темном
углу. Не успел он овладеть собой, как вошедший миновал его  и
склонился у  письменного  стола  над  корреспонденцией.  Широкая  спина,
широкий затылок, борода по краю разрумянившейся щеки отливает  серебром.
Хозяин комнаты  резко  повернулся:  он  услышал  позади  чье-то  тяжелое
дыхание.
   - Я ужасно смущен, - сказал  чей-то  голос.  -  Теперь  мне  остается
сделать вид, что не вы меня, а я вас застал врасплох.
   Когда гость шагнул к столу и поклонился, только  лицо  его  попало  в
световой круг.
   - Вы немец? - спросил хозяин комнаты. И нерешительно: - Пастор?
   - Я предпочитаю не говорить, кто я, - пробормотал посетитель. - Тогда
бы вы мне окончательно не поверили. А очень  важно,  чтобы  вы  поверили
мне. - Последние слова были сказаны громким и резким голосом.
   - Говорите, пожалуйста! - деловито произнес хозяин; взяв из рук гостя
протянутую ему бумагу, он обследовал ее под  лампой:  -  Фотокопия?  Как
прикажете это понимать? Мне столько всего приносят! - Он приподнял плечи
и руки одновременно.  Широкое  туловище,  словно  высеченное  из  одного
куска. Широкое лицо с широким носом, львиный разрез глаз, брови наискось
к выпуклому лбу. Что он говорит? Недоверие? Мелко для такой  физиономии.
Ирония сильнейшего выражалась в ней,  единственная  угроза,  до  которой
снисходит высший разум.
   Гость сделал новую попытку.
   - Вспомните, что после дела Дрейфуса настроение у вас тут не в пользу
войны. Вполне естественно, что международный концерн военных  снаряжений
принимает свои меры.
   - Вполне. Но ему  это  не  удастся.  -  Бросив  повторный  взгляд  на
сфотографированный документ, он стремительно шагнул к гостю. -  Вы  сами
тоже это подписали, так ведь?
   Тут гость отпрянул в темноту.
   Мягче, с теплотой в голосе:
   - Я не собираюсь вас разоблачать, я не против вас. Садитесь! - Сам он
тоже сел. И снова с  теплотой  в  голосе:  -  Дело  Дрейфуса  просветило
слишком много умов. А у вас разве нет? Ведь и вы волновались и  боролись
вместе с нами! Не напрасно потоки разума и гуманности омыли души и  умы.
Примирение!
   Протянув  руки,  он  откинулся  всем  своим  корпусом  в  распахнутом
мешковатом сюртуке, и лицо оказалось в световом круге.
   Гость из полумрака:
   - Непримиримые сильнее.
   - Единодушный протест рабочих партий воспрепятствует войне!
   - Я этому не верю. Ваша сфера - политика, где каждый говорит о  своих
чаяниях. Моя сфера - промышленность, где говорят только  факты.  Рабочие
пойдут за большинством.
   - Пока я существую - нет!
   Молчание. Так же уверен в себе был в Берлине тот, другой.
   Освещенная голова отодвинулась, стул был теперь повернут боком.
   - Если же ваши друзья так этого жаждут, они добьются войны, но такой,
какую им уже не удастся повторить, - войны, из  которой  мы  вернемся  с
миром для всего мира и с претворенным в жизнь социализмом.
   - Иллюзии! - сказал резкий голос.
   - Надо держать их под страхом! -  трезво  ответил  хозяин  и  тут  же
вдохновенно: - Надо верить в это. - Голос нарастал, говоривший оттолкнул
стул. - Надо это осуществлять! Что такое  социализм?  Идеал.  Его  можно
осуществить лишь на основе реальней действительности. У нас хватит  силы
осуществить его. - Все это он говорил, шагая между камином и  столом,  с
мимикой, как для зрителей,  полной  блеска  и  выразительности,  но  без
излишней аффектации. - Что такое пацифизм? Идеал.  Осуществление  его  -
это  компромисс  между  миролюбивым  разумом  и  человеческой  природой,
которая не стала еще миролюбивой. Лишь социализм умиротворит ее...
   Выразительные жесты, отгонявшие возможные сомнения, большая гибкость,
подчеркнутая решимость, над которой преобладает воля к жизни, - все  это
величественно и  вместе  с  тем  со  всей  присущей  человеку  слабостью
демонстрировалось  на  воображаемой  трибуне.  Наконец  оратор   сел   с
достоинством, как под гул оваций.
   - Благодарю вас, - начал его слушатель. - Вы показали мне религиозное
отношение к миру. Я же знаю только таких  интеллигентов,  которым  чуждо
это отношение. Вам не понять, как безотрадна жизнь, в которой процветают
им подобные.
   - Так не будьте же глупцами! У вас те же враги, что и у нас. Добру  у
вас грозят те же самые опасности, почему вы малодушествуете?.. Я  и  сам
знаю, - тут у льва сделалось лукавое выражение, - что у вас на  переднем
плане всемогущий пангерманский союз, в то время как у нас  -  Лига  прав
человека. Внешняя разница налицо. Но за ней все одинаковое. Только здесь
враг действует исподтишка, защитники зла не показывают своего лица.
   - А что, если есть страна, где всякое другое лицо должно  скрываться?
Если защитники добра  обречены  действовать  под  покровом  темноты  всю
жизнь? - Голос гостя  был  полон  отчаяния;  но  тот,  кто  слушал  его,
повернулся всем своим мощным туловищем и приказал ему умолкнуть,  ибо  в
нем говорит преступная слабость.
   -  Почему  вы  слабы,  скажите,  почему?  Как  может   здравомыслящее
большинство спокойно относиться к  тому,  что  его  страна  изолируется,
словно зачумленная, - не  в  силу  вражды,  а  в  силу  контраста  между
кастовым произволом и общеевропейской демократией?
   В его голосе звучал уже гнев, он сам распалял себя.
   - Сейчас в Гааге ваше правительство побило рекорд  бесцеремонности  в
Европе. У нас по крайней мере  умеют  лицемерить.  Существует  негласный
сговор проявлять на мирных конференциях добрую волю, хотя на деле это не
приводит ни к чему. Но ваше правительство  окончательно  зарвалось.  Оно
доставляет  другим   бесплатное   развлечение,   голосуя   даже   против
третейского суда. Однако предел всего - ваша система заложников! -  Тут,
подхлестнутый гневом, он вскочил и стоял, облокотясь о кресло. - Если вы