- Ни слова Мангольфу! - успела она шепнуть. - Все, что он сулит тебе,
исходит от твоих злейших врагов.
   Лишь  в  этих,  сказанных  вдогонку  словах  открылась   цель   всего
разговора. Он был ответом семейства Толлебенов на тот, другой  разговор,
три дня назад, с женой Мангольфа.
   Наутро, правда, пришло письмецо от Алисы. Ничего не предпринимать! Ее
несчастный отец в своем горе доверился ей. Свет был слишком несправедлив
к князю Ланна. Это уже сказалось на его желудке. Ничего не предпринимать
против него! Дочь во всяком случае встанет на его защиту, забыв о  своем
честолюбии! Князь  подает  в  отставку.  Она  поедет  с  ним  в  Италию:
счастливо им жилось только там. Эти потрясающие решения были приняты  за
ночь. В политике теперь, несомненно, произойдут неожиданные перемены. "И
все оттого, что я вчера вечером зашла в красную гостиную, где был он. От
таких случайностей зависят судьбы мира".
   "Только бы они уехали", - думал Терра. Чего стоили движения дочернего
сердца? Скоро Алиса начала жаловаться, что отец  снова  добился  успеха.
Ему как будто бы удастся увильнуть от союза  с  Россией.  Этого  требует
Австрия. Пока  шла  такая  игра,  никто  не  решился  бы  покушаться  на
дипломата, который вел ее, и меньше всего император, ибо всякая реальная
опасность войны мигом превращала его в осторожнейшего человека.
   Мангольф сам навестил Терра, чтобы сообщить ему  о  ходе  боснийского
дела . Уверенный в успехе Ланна, Мангольф все же  ожидал  его
скорого падения. Поэтому ему нужно было заручиться поддержкой Терра.  Но
впечатление создавалось такое, будто Мангольф всецело покорен ланновским
мастерством. Вместо того чтобы мчаться вслед за австрийским сорвиголовой
навстречу катастрофе, Ланна схватил поводья  и  правил  теперь  сам.  На
волосок от пропасти он благополучно миновал ее. Но что с ним творится  в
часы одиночества...
   - Ровно ничего, - сказал Терра. - Он умеет придать себе вид активного
борца, будучи на самом деле скептиком.
   - А что, если это вовсе не так и он всю жизнь обманывал нас  всех?  -
спросил Мангольф с глубоким интересом. - Его проницательность - не в ней
сила. Главное - выдержка,  эта  загадочная  твердость,  которая  доводит
противника до сокрушительного сознания собственной слабости. И  все  так
просто! Все с таким мужественным изяществом. Вот это человек!
   Мангольф забылся, и на лице у него  появилась  та  печать  страдания,
какую налагало на его черты честолюбие. Так мог бы вести себя он  сам  и
делал бы это лучше и ради более высоких целей.  Когда  же  наступит  его
день?.. И он поспешил умалить достоинства Ланна.
   - К чему приводит его успех? Тогда он  одержал  победу  над  Парижем,
теперь над Петербургом, а дальше? Число непримиримых возрастает с каждой
новой  победой.  Придет  день,  когда  даже  такое  мастерство  окажется
бессильным: тогда наступит то, чего он не желал, но что сам же обеспечил
своими победами.
   - А что бы делал ты?
   - Не стал бы отклонять союз с Англией во имя наших добрых отношений с
Россией, с которой мы тут же ссоримся. Но ничего не может  быть  прочно,
пока  нет  солидного   фундамента.   Основание   построено   на   песке.
Франкфуртский мир - это старый национальный фетиш.
   Терра вытаращил глаза.
   - Как! Ты и на него дерзнул бы посягнуть? Клянусь, дорогой Вольф, что
никогда не напомню тебе этих слов, даже если дела у тебя снова пойдут на
лад и ты снова будешь на должной патриотической высоте.
   "Чего мне еще  ждать!"  -  жестом  сказал  Мангольф...  Победы  Ланна
становились невыносимы.
   Полный триумф - и у Ланна достало силы взять себя в руки: он запретил
чересчур много писать об этом...  Мало  того:  он  воспользовался  своей
победой, чтобы организовать в прессе выступление против  преувеличенного
национализма. Однако ему было ясно, что высшему обществу этот успех надо
преподнести в блистательной форме.


   Торжественный прием у рейхсканцлера, оживленная картина ночной  улицы
перед сияющим огнями дворцом.  Между  колоннами  высокие  окна,  сияющие
огнями до самого конька старинной  кровли.  Прибытие  экипажей;  швейцар
выходил навстречу каждому. С булавой, в треуголке и богатой  ливрее,  он
открывал дверцы; появлялись фигуры в горностае; обнаженные дамские  шеи,
и мундиры мужчин сверкали звездами. Экипажи сменяли друг друга. У толпы,
по-осеннему дрогнущей за решеткой, глаза  разбегались  при  виде  такого
великолепия; ей видно было, как господа ступали по  красному  ковру,  ей
видны были лакеи. Белые парики! Ливреи светлые и расшитые сверху донизу!
Вот каковы княжеские слуги. Наглядные образы высших миров,  тех  сияющих
сфер, в которые не всякий, пожалуй, и верил и отблеск  которых  достигал
сюда. "Значит, такое еще бывает", - говорили многие.
   - Где тут платят за вход  в  маскарад?  -  спросил  кто-то  у  Терра,
который стоял в качестве зрителя, прежде  чем  войти  самому.  Необычное
скопление народа заинтересовало его. Сам ли Ланна организовал  это?  Или
он явился  жертвой  более  или  менее  преданных  приверженцев,  которые
внушили ему, будто его удавшийся дипломатический блеф воодушевил  нацию?
Не собирается ли он говорить из окна? Это приятное занятие могло войти в
привычку.
   - Прошу не забывать о почтении к  господину  рейхсканцлеру!  -  резко
сказал Терра, обернувшись.
   Из толпы выступил молодой человек.
   - Гедульдих, - представился он.
   Терра взглянул на него; молодой человек был миловиден, нежные краски,
блестящие глаза, черные кудри под шляпой, которую он  приподнял  не  без
изящества. Выразительный рот произнес:
   - Господин Терра! Вы, наверное, тоже много раз решали про  себя,  что
дальше так продолжаться не может.
   - Ошибаетесь, мой юный друг. Наша правительственная система, - а  вы,
очевидно, говорите о ней, - самая благополучная во  всем  мире.  Вам  бы
следовало усвоить это убеждение хотя бы потому, что изменить ее  вам  не
удастся.
   - Таким точно я вас и представлял себе, - сказал молодой человек.
   - Билет за вход в маскарад вы  оплатите  долгими  трудами  и  в  один
прекрасный день  тоже  примете  в  нем  участие.  Наша  система  каждому
позволяет обогащаться... - Он взглянул на вдумчивый лоб юноши. - Уму она
оказывает должный почет.