начнете войну с Англией, вам  угодно  вести  ее  на  французской  земле,
независимо от того, примкнем мы или нет. Франция будет у вас заложницей.
Вы способны вывести из терпения  даже  меня!  -  Другим  тоном:  -  А  я
предпочитаю бороться с внутренним врагом, с нашими поджигателями  войны,
которым ничего не жаль, лишь  бы  заставить  говорить  о  себе.  Пока  я
существую, они бесславно прячутся в тени. Пусть  себе  интригуют  там  в
пользу войны, меж тем как открыто торжествует мир. Нас озаряет свет дня,
нас одних! - То было самоупоение, глухое ко всему, кроме себя.
   Ибо голос гостя звучал слабым бормотаньем:
   - Позор! - Сквозь сплетенные пальцы вырывалось бормотанье и  шипенье:
- Позор!
   Тот вслушался, наконец подошел  ближе,  придвинул  свой  стул  совсем
близко, сполз на самый краешек, чуть ли не на пол, перегнулся и слушал.
   - Я вел жизнь каторжника, жизнь беглого преступника, который скрывает
свой  позор.  Позором  своим  я  был  обязан  лучшему  во   мне,   моему
человеческому достоинству. Благо тому, у кого его нет! Чтобы  добиваться
своего, я должен был лгать. Помогать в делах сильным мира, чтобы  втайне
подкапываться под них. Разыгрывать им  на  посмешище  человечность,  ибо
там, где я живу, нет ничего смешнее, как поступать  человечно.  Так  сам
начинаешь заниматься делами, богатеешь и можешь разоблачать  богачей.  Я
стал всем, только чтобы разоблачить их. А теперь заблудился на  окольных
путях. Целая жизнь лжи и обмана!
   - Дальше! - потребовал духовник, но  долгое  время  раздавались  одни
сухие рыдания. Наконец исповедник овладел собой.
   - Иначе нельзя было. - Голос зазвучал жестко. - Теперь я  бы  уже  не
мог говорить правду, если бы и смел. Я буду лгать и обманывать и впредь,
куда бы это меня ни привело. К хорошему не приведет. Когда-нибудь  такая
жизнь вынудит меня на акт отчаяния. Тайная война с властью! Вдумайтесь в
это вы, что ведете против нее открытую войну. Пожалейте нас, - у нас она
с первого шага была бы обречена на провал.
   Так как голос ослабел и стих, духовник сказал:
   - Вы пришли не для  того,  чтобы  предъявить  мне  сфотографированный
документ. Вы хотели сказать мне именно это. Благодарю вас. Нам не видно,
что происходит  за  границей,  за  нашей  самой  ближней  границей.  Что
происходит в человеке, и то не видно.
   Тут погасла лампа. Хозяин комнаты  отдернул  занавеску,  -  за  окном
светало.
   Они подошли друг к другу попрощаться.
   - Надеюсь, я не очень надоел вам сегодня ночью,  -  сказал  гость  не
слишком искренним тоном.
   - Хочу верить, что вы без особой  неприязни  смотрели  на  меня  этой
ночью! - прямодушно и приветливо ответил хозяин. - Вы сами  видите,  что
различие наших стран лишь в темпераментах. Во всем прочем у нас  с  вами
тот же тернистый путь.
   - Которому не будет конца.
   - На котором нам нужна взаимная поддержка.
   И они протянули друг другу руки, обе руки.


   Терра первым же поездом покинул  Париж.  На  вокзале  в  Берлине  его
встречали. Куршмид - он повел его к автомобилю, в котором  сидела  Алиса
Ланна.
   Несмотря на ранний час,  ей  надо  было  повидаться  с  ним.  Вовремя
предостеречь его,  пока  он  не  станет  перед  лицом  кризиса,  который
неизбежен.
   Ни слова об их личных отношениях. Его прощальное письмо даже не  было
упомянуто, отказ от встреч  оставлен  без  внимания.  Тогда  и  он  стал
задавать чисто деловые вопросы, которых требовал настоящий момент.
   Ланна нужно устранить, его дочь горячо настаивала на этом. Дело шло о
жизни и смерти, корабль тонул. Он получил пробоину на последних  выборах
в рейхстаг. Всему причиной выборы по спискам блока! Ланна  добился  этим
слишком большого личного успеха; вечером после выборов  он  обращался  к
народу  из  рейхсканцлерской  резиденции  одновременно  с   императором,
который обращался к народу из дворца. Неосторожное совпадение во времени
как раз, когда император почувствовал себя уверенней  благодаря  удачным
выборам! Небывалая уверенность в себе - он следил за посетителями своего
канцлера.
   - Знаете  ли  вы,  что  ваш  позавчерашний  визит  стоил  моему  отцу
высочайшего порицания?
   Она повторила это несколько раз и с  разными  оттенками,  как  в  тех
случаях, когда наставляла Толлебена.
   - Понимаю, - сказал Терра, - он  снова  сыграл  на  руку  лишь  своим
врагам. Ни на что другое бог не благословляет его успехом. Он избавил их
от  социал-демократов,  как  будто  социал-демократы  не  нужны  ему  до
крайности, чтобы изо дня в день спасать от них общество.
   - Он дал слишком много воли его величеству, - повторила  она.  -  Это
доказывает, что его система устарела. Нужно что-то новое. Мы  должны,  в
противовес поджигателям войны, утвердить  свою  самостоятельность.  Или,
лучше сказать, восстановить ее!
   Терра подумал, что ошибается, но нет - он понял верно. Алиса  обещала
ему в лице Толлебена рейхсканцлера,  который  будет  стоять  за  союз  с
Англией, до смерти пугавший Фишера. Этого мало! Ему даже улыбается мысль
об угольной монополии.
   - Все хорошо, пока ты с ним! - сказал Терра,  еле  опомнившись.  Нет,
дело  обстоит  иначе.  Сильнее,  чем  Алиса,  влияла  на  Толлебена  его
религиозность. Он по внутреннему убеждению был  против  войны  -  против
того класса, который ее добивался, который способствовал ей.
   - Это естественно для человека старого закала, - возразил Терра.
   Но она доказывала, что причина в обращении на путь истины.
   - Хочешь знать правду? Его неотразимо влечет к тебе и твоим задачам.
   - Моим? Потому что они мои?
   - Кто его поймет! Может быть, это христианское смирение.
   Терра может убедиться лично, что Толлебен не избегает его. Совершенно
верно, он даже ищет встреч с ним. Алиса хотела выяснить, будет ли  Терра
в таком случае  помогать  им.  Его  связи,  его  искусство  обращения  с
людьми... Ему послышалось:  его  шулерские  способности...  Он  не  стал
отказываться.
   Автомобиль остановился в уединенном месте, чтобы Терра мог  незаметно
выйти.