гордилась им Алиса!
   Между тем отец проследовал из желтой в зеленую гостиную, она могла бы
слышать его слова. Но позади нее раздалась музыка... Отец проходил  мимо
группы Фишера, те задержали его.  Обер-адмирал,  как  всегда,  изображал
морского волка, будучи на деле интриганом и чинушей, но так ему  удобнее
было проявлять свою грубую агрессивность. Его зычного рева не  заглушала
даже музыка. "Я рассчитываю еще долго пробыть на своем посту,  -  сказал
мне старина Пейцтер, - до тех самых пор, пока ваш флот  не  очутится  на
дне моря". А я ему на это: "До  свидания  там,  внизу!"  -  зычно  ревел
обер-адмирал.
   Сказал ли отец, что блокада прорвана? Нет, в ответ на это грубиян  не
мог бы зареветь: "Только за недостатком храбрости!" Вот он  даже  сделал
вид, будто нетвердо стоит на ногах, схватился за  руку  отца  и  заорал:
"Будьте здоровы, ваша светлость, вы вместе со всеми только способствуете
успеху моего дела!" Отец, правда, предугадал его выходку и  отстранился.
Фишер растянулся бы во весь рост, если бы друзья не подхватили  его.  Из
широкого низкого кресла по  соседству  с  трудом  поднялся  труп:  Кнак,
тайный советник фон Кнак; при слове "дело" он  поднялся.  Разве  оно  не
было его делом еще больше, чем фишеровским?
   Отец отвернулся; но  теперь  господин  фон  Ганнеман,  начальник  его
канцелярии, пересек ему путь, поскользнулся с  разбегу,  потом  все-таки
удержался и доложил о чем-то. Он делал вид, что ужасно запыхался,  желая
подчеркнуть, сколь важны принесенные им сообщения. Однако отец  небрежно
махнул рукой. Он стоял, повернувшись лицом  к  красной  гостиной,  и  не
глядел  на  Ганнемана.  Но  тут  Алиса  уронила  веер,  чтобы  господин,
занимавший ее, наклонился и ничего не увидел. Взгляд отца застыл, словно
смерть коснулась его, меж тем как щеки и рот продолжали улыбаться.
   Алиса бросилась  было  ему  на  помощь,  но  он  тем  временем  успел
удалиться.  Она  на  ходу  изменила  свое  намерение.  Смеясь  и  веером
приветствуя  знакомых,  она  как  будто  бежала  навстречу  долгожданной
подруге. Шлейф грациозно  подобран,  голова  откинута,  стройная  фигура
стремится  вперед.  "Молода  и  резва  по-прежнему,  что  за  прелестная
женщина!  -  говорили  дамы  господину  фон  Толлебену.  -   Муза   двух
государственных деятелей!" - говорили они.
   Миновав гостиные, Алиса свернула к мемориальной комнате  Бисмарка.  К
счастью, никто  не  заметил  ее  в  гигантском  зале  заседаний,  и  она
осторожно приотворила дверь. Да, кто-то  ждал  там  в  одиночестве.  Она
сперва не узнала его, он сидел в кресле Бисмарка,  рука  его  шарила  по
столу. Но вот он вскочил, словно застигнутый врасплох; это был Мангольф.
   Войдя  с  противоположной  стороны,  Ланна  торопливо  приблизился  к
Мангольфу. Помощник статс-секретаря открыл какую-то папку. Ланна  слушал
его, читал то, на что Мангольф указывал,  а  сам  вспоминал  ту  минуту,
когда появился Ганнеман и  он,  ничего  еще  не  зная,  на  лету  почуял
несчастье. Музыка  тогда  играла  баркаролу  из  "Сказок  Гофмана"  , он никогда не  забудет  той  минуты,  чувствовал  Ланна,  читая,
слушая и напряженно думая.
   Он заглянул в глаза Мангольфу.
   - У вас  превосходно  налажена  связь,  -  сказал  он,  -  вы  первый
приносите мне эту весть. Вы могли бы принести ее даже час назад. - Прямо
в глаза, но взгляд Мангольфа не дрогнул. Ланна пожал плечами.
   - Тяжелый удар, но  надо  спасать  то,  что  еще  возможно.  Одна  из
английских газет печатает  вдруг  тщательно  охраняемые  нами  тайны.  А
выболтал их наш высочайший повелитель. Как быть? Щадить его, как всегда?
По-прежнему покрывать его? Ничего не выйдет. Придется поступиться им.
   - Императором?.. - подавленный выкрик Мангольфа.
   - А лучше интересами государства? - спросил Ланна.
   Олимпийский взгляд поднят к портрету Бисмарка над письменным  столом.
Так продиктовал он Мангольфу нужные распоряжения. Ночью, как только  ему
удастся покинуть празднество, он сам приедет в министерство  иностранных
дел... И продолжал стоять в позе олимпийца, даже когда Мангольф скрылся.

   Он с первого взгляда увидел все  в  глазах  этого  человека,  который
черпал свои сведения отнюдь не из английских  источников.  Этот  человек
хочет занять пост Толлебена,  когда  Толлебен  станет  канцлером  вместо
Ланна.  Его  они  просто-напросто  решили  сместить;  понятно,  хотя   и
преступно. Но метод? Содействовать императору, этому опасному безумцу, в
его самых сумасбродных выходках.  "Я  бы  на  это  не  пошел  даже  ради
власти".
   Смехотворные уловки, - их махинации видны как на ладони. У  Толлебена
есть ход к  императору  через  его  двоюродного  брата  фон  дер  Флеше.
Генерал-адъютанта  Флеше,   должно   быть,   обеспокоило   благочестивое
миролюбие  кузена.  А  Мангольф,  которого,  по-видимому,  связывают   с
Толлебеном какие-то грязные делишки, договаривается с Флеше,  узнает  от
него об императорских выпадах и пытается  прикрыть  себя  и  свою  клику
высочайшим именем. "Толлебену уже все известно. И Алисе тоже..."
   "Невозмутимый вид, - думал дипломат, - но железная  хватка.  Вот  что
мне нужно. Я одержал победу над Россией, он же на сей раз чуть не  довел
страну до крайности, и я докажу это.  И  он  еще  намеревался  отставить
меня!  Теперь  он  у  меня  в  руках".   Поглощенный   единоборством   с
неназываемым, он не заметил присутствия дочери.
   Глаза у нее искрились, как всегда,  на  губах  играла  жизнерадостная
улыбка.
   - Ненаглядный папочка, ты волнуешь меня. Этот  господин  Мангольф,  -
прости, что я подсматривала: он всегда был мне не по душе, но сегодня он
внушает мне особенное недоверие.
   Ага! Она хочет, чтобы ей  он  верил,  и  ради  этого  отступается  от
Мангольфа.
   Ланна тотчас стал непроницаем, при всей своей отцовской любви.
   В последующие дни он действовал совершенно самостоятельно, никому  не
доверяясь  и  собрав  всю  душевную  энергию.  Возмущению  в  стране  он
противопоставил полнейшую невозмутимость, казалось говорившую: "А что  я
еще предотвращал, вы и вообразить себе  не  можете".  Или:  "Я  покрываю
своего повелителя". Или же еще: "Почему вы беснуетесь сейчас, когда сами
же допустили до этого?" Или просто: "Холопы!" Был ли он доволен, что они
беснуются? Гибкие либерал-патриоты со  Швертмейером  во  главе  внезапно
подняли крик против императора, думая тем самым  угодить  рейхсканцлеру;
так ему якобы легче добиться от императора обещания, что он  "больше  не
будет". Но  был  ли  он  доволен?  Рейхсканцлер  с  непроницаемым  видом
выслушивал все, что ему сообщали. Либерал-патриоты сообщали  о  всеобщем
негодовании, о возмущении в стране. Ланна знал цену этому возмущению.