чувствовал он такого непомерного презрения к жалкому неудачнику,  к  его
бесплодному притворству -  во  имя  целей,  которые  глупцы  назвали  бы
благородными, если бы он по крайней мере открыто объявил их.  Но  вместо
этого Терра, как депутат, ратовал за проект закона о воинской повинности
и необходимость "приносить жертвы  государству".  Как  член  кнаковского
правления, он участвовал в еще худших махинациях.
   Все эти дельцы, пожалуй, особенно хлопотали о войне с  тех  пор,  как
один из них настраивал канцлера против нее. При Толлебене Терра орудовал
через его жену. Дочь Ланна  вела  непонятную  игру,  скорее  можно  было
понять самого Толлебена. И он в свою очередь  увлекся  химерой  угольной
монополии, тем мнимым усилением государства, которое на  данном  отрезке
времени привело бы к полному краху. Хуже всего,  что  Толлебен  не  умел
шутить, подобно Ланна. Его благочестивая серьезность  была  опасна,  она
уже не раз служила препятствием для руководящих сил.
   Хорошо еще, что  Мангольфу  удавалось  не  допускать  крайностей.  На
потребу  неугомонному   Терра   он   измышлял   сенсационные   известия,
неправдоподобнейшие военные козни. Рейхсканцлер получал эти сведения  от
Терра и тут же от Мангольфа - доказательства  их  ложности.  Еще  лучше,
если неисправимый Терра помещал эти сомнительные известия в газетах. Тут
Мангольф мог вмешаться более или менее  открыто.  Это  защищало  его  от
подозрений толпы, будто все зло в нем.
   В сущности Терра был удобен Мангольфу. Как удобно,  например,  что  у
него такой сын! Молодчик этот до  отбытия  в  Африку  был  чем-то  вроде
компаньона  в  делах  собственной  матери.  Даже  для   вольных   нравов
последнего времени это было слишком,  скандал  грозил  неотвратимо.  Все
влияние Терра уже не могло потушить его; тогда Терра отправился  просить
друга. Мангольф помог: сына услали в отдаленные части света для охоты  в
современном духе на животных и людей.
   Теперь он вернулся и помогал разжигать страсти менее глупо и  плоско,
чем генералы и адмиралы. Мангольф ценил молодое  поколение.  "Оно  лучше
нас осознает свое тело", - потому и явления мира оно воспринимает  более
плотски, низменнее, а следовательно, вернее. "Ему легче быть храбрым,  -
думал Мангольф, опуская уголки рта. - Оно не унесет  с  собой  в  могилу
никаких идеалов". У молодого поколения были свои положительные качества,
и первое - ненависть к отцам!
   Мангольфа, на  его  несчастье,  тоже  не  любила  дочь.  Подрастающая
сводная сестра Клаудиуса Терра-младшего считала отцом  Толлебена.  После
того как Мангольф рискнул  разуверить  ее,  она  стала  его  врагом.  Он
обречен был на одиночество.  С  Леей  все  покончено,  кончено  всерьез,
возврат немыслим.  Леа  тоже  с  избытком  превысила  меру  дозволенного
снисходительными нравами современности.
   А вдобавок ко всему отчужденность между ним и Беллой, медленное,  но,
по-видимому, неудержимое оскудение его брака. "Тут траве  не  расти",  -
чувствовал Мангольф. Иссушающее дыхание веяло ему навстречу с порога его
собственного  дома:  его  собственная  атмосфера,  годами  создававшаяся
вокруг него.
   В этот вечер он, как всегда,  хотел  сразу  уйти  к  себе,  но  Белла
остановила его. Неужели он забыл?  Сегодня  годовщина  их  свадьбы.  Она
робко улыбалась.
   Ему стало неприятно от сознания, что она борется, все еще борется  за
него. "Я не стою этого", - хотелось  ему  сказать,  но  он  только  сухо
извинился. Он остался сух, хоть и видел, что она стареет, что ей грустно
и она ищет сближения с ним. Она выслушала его, потом ответила покорно:
   - Я знаю, ты перегружен сверх меры и вчера до поздней  ночи  просидел
на офицерской пирушке,  а  тебе  нельзя  пить.  Да,  конечно,  они  твои
сторонники, тебе они нужны в политических целях. Но, может быть, сегодня
у  тебя  найдется  немного  времени  и  для  жены?  -  спросила  она   с
насильственной веселостью; она отважилась открыть дверь в  его  спальню.
Он учтиво ответил, что она соскучится так долго ждать его.
   - Вот моя ночь, - заметил он, раскладывая бумаги.
   Она не двигалась с места;  она  стояла  поодаль,  позади  него  и  не
садилась. Она увидела, как выступает на  его  все  еще  покрытом  пышной
черной шевелюрой черепе лобная кость, как провалились  щеки.  "Скоро  он
совсем будет похож на смерть, - осознала она и тут же подумала: - Что за
сила, что за человек!" - И сердце у нее застучало с былой страстностью.
   Неужели он забыл, что она здесь? Она упустила момент  и  не  решалась
напомнить о себе; она стояла безмолвно и думала: "Я часто бывала глупа и
вообще ничем не замечательна, он же большой человек. Но ведь мы уже  так
давно вместе. Что бы ни было в прошлом, теперь я отцвела. Молодость мою,
подаренную ему, он мне не  вернет,  это  даже  ему  не  под  силу".  Еще
немного, и она стала бы упрекать его за то,  что  он  ее  разлюбил.  Как
отчаянно боролась она с  Леей  Терра  в  уверенности,  что  единственная
помеха - Леа,  что  после  она  вернет  свое,  забудутся  все  нарушения
супружеского долга, все обиды, и она вернет свое - навсегда, до старости
и до самого конца, А вместо этого? Он перестал бывать у Леи, но не шел и
к ней. Никакой третьей у него тоже нет, Белла установила за ним  слежку.
Так что же это?
   Она ногой хотела придвинуть стул, но стула вблизи  не  было,  и  она,
невзирая на усталость, продолжала стоять, чтобы не быть замеченной. Лишь
рыдания выдали ее. Мангольф принес стул.
   - Прости! Прости, пожалуйста! Я был твердо  уверен,  что  тебя  здесь
нет.
   - В этом ты всегда твердо уверен. Я тебе совсем не нужна.  Нам  лучше
разойтись.
   Она говорила раздраженно, закрыв лицо носовым платком.
   Он подождал, чтобы она выплакалась.
   - Не будь ребенком! - сказал он затем.  -  Мы  уже  не  молоды.  Наше
общественное положение...
   - Твоя карьера! Одна твоя карьера! - прервала она. - С самого  начала
одна твоя карьера! - Она отняла платок и недоуменно взглянула  на  него,
как будто видела его впервые. - Даже  из  страха  потерять  меня  и  мое
влияние ты не в силах сказать мне, что любишь меня.
   - Мы были больше, чем любовники: союзники, - вставил он, но стареющая
женщина не слушала. Она продолжала недоуменно глядеть на него:
   -  Почему  ты  бросил  свою  возлюбленную?  С  ней  ты  не  стал   бы
рейхсканцлером. Меня ты хочешь сохранить, чтобы стать рейхсканцлером. Ты
не любил ни ее, ни меня. Ты не способен любить.
   Он открыл было рот, но раздумал. Женщине  в  таком  состоянии  нельзя
напоминать о том самом очевидном, что она хочет забыть. Разумный расчет,
который привел мужчину к браку, мог превратиться в  дружбу,  в  общность