жизненных интересов. Да, - но молодая женщина, которую он заставил  жить
в атмосфере обмана, превратилась в обманутое жизнью  создание,  сидевшее
здесь перед ним; такова была истина. Перед Мангольфом словно разорвалась
завеса, и он увидел  всю  женщину  в  целом:  задорного  сорванца  былых
времен, затем жеманную эстетку  и,  наконец,  мятущуюся  душу  настоящей
минуты, женщину с обведенными тенью глазами, словно провалами на лице, -
но все эти образы слились воедино в той, что всегда хотела  принадлежать
ему. Он чувствовал, как в душе шевелится раскаяние, жалость проснулась в
нем.
   На свою беду, жена сказала в этот миг:
   - Я отдам тебе половину паев, которые оставил мне отец, отпустишь  ты
меня тогда?
   Он тотчас принял суровый вид.
   - Рейхсканцлером - согласен. Но как тебе пришло в голову, будто я  во
что бы то ни стало хочу быть крупным акционером? Вот где сказалось  твое
происхождение.
   Белла прикусила губу.
   - Ты похож на своего друга Терра, - сказала она в отместку. - Вы  оба
чересчур рассудочны, с женщинами вам не везет.  Во  что  превратил  твой
друг мою бедную Алису!
   Мангольф насторожился, мысли его сразу же  соскользнули  в  привычную
колею. Как Терра добился власти над Толлебеном?
   - По-видимому, мало радости надувать беднягу Толлебена, - заметил  он
пренебрежительно. - У твоей подруги Алисы плохой вид...  -  и  при  этом
выжидающе вглядывался в лицо Беллы. Оно стало злым и замкнутым.
   Собственное несчастье сделало Беллу восприимчивой к перипетиям  чужой
судьбы. Она уже не верила тому, чему принято  верить.  Но  страдание,  о
котором она догадывалась, вынуждало ее к непривычной скрытности.
   - Такие, как ты, не умеют разбираться в женщинах, - только и  сказала
она.
   Он ждал, что она скажет дальше. Так как дальше ничего не последовало,
он зашагал по комнате, стараясь вызвать ее на возражения.
   - Впрочем, вид у нее не плохой. Скорее,  своеобразный.  Пожалуй,  она
изменилась к лучшему, правда?  Красивой  она  никогда  не  была,  ты  не
находишь? Я не умею ценить в женщинах иронию. Теперь она стала строже. А
кстати, откуда такая строгость? Ты не понимаешь? Зрелость придает другое
выражение, - говорил он. - Овал лица у нее не  изменился.  Она  белится?
Нет? Но лицо стало каким-то, можно сказать, монашеским... Более  того...
- И под затаенное, сосредоточенное злое молчание жены он докончил: -  До
чего только не додумаешься! Мертвая, она была бы похожа на монаха  -  на
испанского монаха. - Он запнулся, ему стало жутко. - Что ты  скажешь?  -
спросил он сурово.
   Долгое молчание, потом послышался голос Беллы:
   - Это плохо кончится.
   - А? - И больше ничего. У него вдруг пропало желание знать что бы  то
ни было о тех, в глубине сада, и даже о самом себе.
   - Все, все кончится плохо, - добавила Белла.
   И оба затаили дыхание, вглядываясь вдаль.


   А в глубине сада Терра шел к Толлебенам, мужу и жене. Внизу, в первом
этаже, перед ним открыли дверь будуара.  Алиса  покинула  парадные  залы
верхнего этажа. Она говорила, что здесь, в комнатах Бисмарка,  чувствует
себя менее чужой, чем наверху. Почему? Ведь наверху была ее собственная,
некогда тщеславно и любовно подбиравшаяся обстановка.
   Здесь, внизу, правда, только двери были  позолочены.  Между  высокими
трюмо раньше стоял письменный  стол  Бисмарка,  -  теперь  он  служил  в
соседней комнате канцлеру Толлебену. Слышно было,  как  Толлебен  шагает
там взад и вперед.
   - К нему приходили генералы, - сказала Алиса. - Он в мундире. Сегодня
у него воинственное настроение.
   -  Гекерот  тоже  был?  -  спросил  Терра,  но  лишь   затем,   чтобы
беспрепятственно смотреть ей в лицо. Она ответила,  что  был  и  что  он
громко кричал: "Хоть бы  котел  поскорее  взорвался!"  Он,  по-видимому,
считал это техническим завоеванием... Алиса улыбнулась. Терра молча,  не
в силах оторваться, смотрел, как на удлиненном матово-бледном лице узкие
глаза сияли между темными колючими ободками. Они блестели,  как  всегда,
но другим светом, исходившим из неведомого  источника.  Разве  Алиса  не
далека от мира? И все же она только что улыбалась,  хотя  сейчас  улыбки
как не бывало, - испуганной улыбки балансирующей на  проволоке  женщины.
Твердая почва и спокойствие  отсутствовали.  Щадя  ее,  Терра,  наконец,
заговорил.
   Он  сказал,  что  прием,  который  окажет  ему  Толлебен,   будет   в
значительной  мере  зависеть  от  тех  известий,  которые   он   принес.
Сегодняшние его известия  должны  затмить  все,  ранее  бывшие...  Алиса
осталась равнодушна. Как страстно ухватилась  бы  она  прежде  за  такие
новости...  Однако  нет.  На  лице  ее  отразилась  страсть.  Лишь  одна
уцелевшая, одна-единственная. Ему самому  стало  больно,  словно  заныли
старые раны. К чему, боже ты мой, напоминать друг другу о том, что жизнь
упущена? Он позволил себе намек на нежное утешение - сделал  вид,  будто
берет ее руку и  прижимает  к  своей  груди;  все  это  еле  намеченными
движениями собственной руки. "Как всегда?" -  спросил  он  ее  опущенные
глаза; и тут они раскрылись и сказали: "Всегда".
   Жадно вглядывался он в это видение. Попробуй он назвать ее сейчас  на
"ты", она, пожалуй, убежит. Телом они  были  сейчас  несравненно  дальше
друг от друга, чем даже в те времена, когда угрюмой либвальдовской ночью
слили воедино свое безумие и свою  боль.  Всякая  надежда  на  свершение
давно изжита, но  женщина  способна  хранить  нетленной  перенесенную  в
духовную сферу и посвященную богу преходящую земную страсть.
   - Почему я еще здесь? - спросила она. - Должно быть,  только  потому,
что вы меня удерживаете. Вы еще боретесь против катастрофы. Еще верите в
наше спасение.
   - А вы нет?
   Тут снова на него взглянула все та же страсть, но уже  отрешенная  от
мира.
   - Мы владеем лишь тем, что чувствуем.  Власть?  Я  знаю,  чего  стоит
власть, - медленно произнесла Алиса.
   Терра понял: она подразумевает незабываемое  для  нее  падение  отца,
хотя сам Ланна воспринял его менее тяжело. Он продолжал  жить,  дочь  же