барский;  меньшая  дверь  рядом  как  раз  раскрылась.  Только   воздух,
повеявший из нее, заставил Терра вспомнить  о  Мангольфе.  Это  был  дом
Мангольфа.
   Он поспешил на другую сторону. Там он, правда, не двинулся  с  места,
топал ногой и не мог уйти. Куря, шагал он взад и вперед, взад и  вперед.
Рот ожесточенно извергал дым, все лицо дергалось во власти гнева. "Из-за
него!" Из-за него Леа очутилась там, где была сейчас. Из-за  него  стала
такой. Брат увидел ее в расцвете былых дней, с гордой осанкой  и  гордой
душой,  в  светлом  платье,  вызывающе  юной  в  каждом  жесте,   каждом
телодвижении, а смех ее звучал торжествующим  вызовом  жизни...  Теперь,
наконец, она была побеждена. Еще недостойно цеплялась за жизнь и  падала
побежденная, ибо кто-то обезоружил ее. Непоправимо  обезоружил...  Терра
отшвырнул десятый окурок и твердым шагом вошел в дом. Лакеи в  вестибюле
и на лестнице не посмели остановить его, он прямым  путем  направился  в
спальню хозяина.
   Мангольф только вставал. Он был в пижаме и брился.
   - Дорогой Вольф! - начал Терра, остановившись в  дверях.  -  В  твоем
доме не пахнет любовью. Я давно собирался сказать тебе это.  Если  бы  я
мог втолковать тебе, какое действие ты  оказываешь  на  людей,  ты,  без
всякого сомнения, немедленно перерезал бы себе горло, - вся остановка за
тем, что у тебя не бритва, а прибор Жиллета.
   - Ты не в своем уме! - воскликнул Мангольф.
   Терра потряс кулаками, у него было такое выражение лица, что Мангольф
оставил бритье.
   - Что тебе нужно?
   Но Терра  долго  молчал;  потом  сухое  рыдание  и,  наконец,  взрыв.
Мангольф  расслышал   только   "Леа",   слова   глушили   одно   другое.
Встревожившись, он хотел услышать больше, а Терра выкрикивал:
   - Ты утратил  право  даже  знать  ее  имя.  На  тебе  лежит  страшная
ответственность. Ты осужден, - наконец-то, наконец я могу  сказать  тебе
это!  -  осужден  перед  лицом  собственной  совести   и   перед   лицом
человечества. Ибо она умирает из-за тебя. И близится твоя война.
   Откуда ему это известно, спросил Мангольф; но Терра ничего не слушал.
   - Ты разоблачен. Запомни и поберегись! Это уже не игра.  Довольно  ты
пожинал в жизни дешевых лавров, не затевай  еще  и  войны!  Довольно  ты
вредил, ты  всегда  был  величайшей  опасностью.  Ты  пресмыкался  перед
подлостью, служил ей и сам стал подлецом. Вот она -  вторая  невинность,
твое изобретение.
   Беспощадный голос! В нем глубокое  знание  и  непреклонный  приговор!
Мангольф, чье лицо было отражением  темных  глубин,  вдруг  усомнился  в
себе; он, дрожа, упал на стул.  "И  это  мне,  когда  я  и  так  одержим
сомнениями", - жалобно думал он.
   - Кто увильнул от дуэли, не объявляет войны,  -  шипел  Терра.  -  Ты
воспрепятствуешь мобилизации. - И на растерянный жест Мангольфа зашептал
у самого его  уха:  -  Воспрепятствуй  ей!  Прими  меры  к  немедленному
внесению законопроекта об угольной монополии!
   "Он попросту глуп", - думал Мангольф, но сам был  точно  парализован.
Молча стерпел он новую вспышку  Терра,  его  новые  угрозы  и,  наконец,
возмущенный уход.
   Катастрофа, перед которой наперед содрогался Терра, надвинулась в  то
же утро. Леа вызвала его; незнакомая молодая женщина умерла.  У  нее  не
хватило духа показаться на глаза своему  мужу.  Надо  спасать,  что  еще
можно спасти! Вся вина падала на Лею. Блахфельдер позвонила в санаторий,
и за ней приехали оттуда.  Вся  надежда  на  брата.  Он  сотворил  чудо,
скандал разразился лишь к вечеру, даже чудо не могло сделать большего. В
вечерних газетах имена еще не назывались, но  полиция  заявила,  что  не
может воспрепятствовать их разглашению наутро. А тогда  арест  неизбежен
при всем должном уважении к высоким  покровителям  актрисы...  В  запасе
была одна ночь.
   Он пошел к Алисе. Тот же поздний час, что вчера, та же комната, Алиса
вся в черном. Ему сразу стало труднее дышать в  ее  присутствии,  чем  в
атмосфере самой катастрофы.  Он  попросил  ее  спасти  Лею,  спасти  его
сестру, спасти их. Но у нее было все то же  неумолимое  лицо  архангела,
узкое и совсем белое, над тесным черным воротником. Она никого не станет
удерживать, кому надлежит уйти, сказала  она  наконец.  Она  и  сама  бы
охотно ушла. Тогда он, ужаснувшись, умолк. Она была в черном, - а  вчера
тоже? Он не помнил; ее превращение совершилось незаметно, но непреложно,
оно потрясало. Терра ощутил ее преображенную красоту как новую силу, как
выражение той последней власти, которая судит и завершает.
   Он стряхнул с себя ужас  и  собрался  спорить.  Она  только  серьезно
спросила, хотел бы он сам вновь увидеть сестру на  сцене,  если  бы  это
оказалось возможно; тут сердце у него замерло, он понял, что Лее  конец.
Он встал.
   - И я любила ее, - сказала Алиса.
   - Она гибнет, - беззвучно произнес брат.
   Он возмутился. Что делает у себя в комнате ее муж? Молится? О победе?
О массовом истреблении? Тогда, конечно, нечего думать об одной жизни.  В
раздражающей атмосфере близкого массового убийства Леа стала преступной,
стала  жертвой  своей  впечатлительной  натуры,  ранее  других   презрев
важность самосохранения.
   - И за эту жертву ответствен тот, кто хочет войны. Он  падет.  Смерть
палача избавляет от жертв. - Это было больше, чем он хотел высказать, он
запнулся. - Кто ответствен? Неизвестно, но на виду Толлебен.  Достаточно
быть на виду.
   - Он падет, - повторила теперь уже Алиса. - Мы единодушны и с ним.  -
Она подошла к двери и открыла ее.
   Толлебен, как вчера, стоял перед  распахнутым  окном,  только  лунный
свет не  озарял  его.  Опущенная  голова  и  молитвенно  сложенные  руки
оставались в тени. Пискливый голосок  звучал  слабо,  вздохи  приглушали
его.
   - Милосердый боже, я не желал этого. Мои намерения не  изменились,  я
согласен на переговоры. Не попусти же, чтобы вся моя  политика  рухнула,
как карточный домик! Милосердый боже, отврати самое страшное! Я один уже
на это не способен, я снимаю с себя ответственность. Но  чем  может  раб
твой угодить тебе? Нужна тебе жертва? - Робко поднялись голова  и  руки.
Толлебен улыбался робко,  как  будто  боялся,  что  бог  осудит  его  за
непривычно громкие слова. - Я готов! - впервые выговорил он с  подъемом,
молитвенно сложенные руки метнулись навстречу  богу,  расширенные  глаза
смотрели на него. Алиса закрыла дверь.
   Они постояли молча, Терра не знал, что  сказать.  Он  собрался  уйти,