борющиеся. Теперь он затих, как они. После долгой напряженной  паузы  он
выкрикнул:
   - Убийца!
   Ответом было рыдание.
   Отец видел  все.  Он  видел  сына,  сраженного  собственным  деянием,
распростертого перед матерью, которая еще хрипела у себя на  кровати.  В
последний раз повернулась она к нему лицом, говорившим  молча,  страшнее
всяких слов: "Умереть здесь - на кровати, на моей неизменно неоплаченной
кровати, на которой я предпочла бы до скончания веков только любить!" Но
лицо сразу стало старым, оно все-таки  состарилось:  это  могла  сделать
только смерть. Столь много любимое тело лежало обнаженное,  чья-то  рука
натянула на него одеяло. Кончено, княгиня Лили? Кончено, женщина  с  той
стороны? Терра  громко  зарыдал.  Издалека  ответило  другое  рыдание...
Хлопнула дверь. Он повесил трубку.
   Упав головой на руки и весь сжавшись: "Что за  час  она  выбрала  для
смерти!" Час, когда для него самого умирал мир. Та женщина была для него
первым отражением  мира,  его  вселенской  любовью,  его  грехопадением.
Мертва, мертва даже она - великолепная княгиня.  Какое  предостережение!
Перестань, наконец, хотеть, перестань действовать! Думай об одном -  как
бы вырвать из тисков хотя бы то, что от тебя осталось. Твой сын убил! Не
убий!..
   Он вскочил, выбежал из дому. Лишь пройдя много  улиц,  вспомнил,  что
идет без цели. Задержать то, что надвигается? Но  как?  С  чего  начать?
Считанные минуты, а тут сомнение - что же  справедливо?  "Смерть  палача
избавляет от жертв" - неверно! Противно всякому опыту и предвидению!
   Война  уже  есть,  и  она   останется   войной.   И   все-таки   даже
безрезультатный поступок окажет свое действие и не  пропадет  зря.  Мимо
него проезжали пустые такси, но он шел пешком, чтобы  вернее  никуда  не
прийти. "На что употребить себя, если не на это? Я все порвал, я  теперь
ничто. Я разоблачен, больше я никого не обману. Я должен убить".
   "Случись это раньше, когда он был моим  врагом!  Мы  ненавидели  друг
друга с кровожадностью  первых  врагов  в  роду  человеческом.  Как  все
изменилось! И вот я убиваю того, кто  стал  мне  почти  братом!  Уже  не
безудержная жажда его смерти, а мысль, зародившаяся  -  сперва  во  мне?
Сперва во мне, а через меня в Алисе. Потом, наконец, и в нем  -  и  лишь
тогда снова во мне, непреодолимо. Мысль движет всем. Я не могу  помешать
себе убить, ибо я мыслю".
   Он боялся лишиться рассудка; он взял  такси,  чтобы  бежать.  Но  тут
увидел  скопища  народа,  газетчики  выкрикивали:  "Экстренный   выпуск!
Убийство рейхсканцлера!" Тогда он снова вышел... Ни слова об убийстве, -
и сборища были вызваны другими историческими ударами судьбы. Значит,  не
тем, который нанес он? Но вот уже ему снова слышалась  из  другой  толпы
весть о его деянии, враждебные лица выслеживали  его.  Поднимался  запах
крови. Он хотел оглядеться: неужели он так близко от места действия?  Но
вокруг него все потемнело.
   Он пришел в себя на какой-то скамейке. Время упущено, теперь уже  все
свершилось! В этот миг, но слишком поздно, он придумал  способ,  как  он
мог бы очутиться рядом с Толлебеном на пути к смерти. Умереть вместе! Он
умер бы вместе с ним, и все муки бы разрешились. Сгинула бы голова,  что
изобретала их. А взамен этого  сейчас  начнется  возмездие,  ступень  за
ступенью пройдет он путь возмездия. "Донести на себя - первая  ступень".
Но кто станет слушать его? Кто возьмет на себя ответственность за  такой
скандал?  Его  отошлют  прочь,  заявят,  что   рейхсканцлер   -   жертва
несчастного случая, а он сумасшедший... Есть, правда,  человек,  который
внимательно выслушает его, поверит каждому  его  слову:  Мангольф.  "Кто
глубже всех постигнет меня?  Он.  Кого  я  унижу  вместе  с  собою?  Кто
возненавидит меня вместе со мною?"
   Нет, нельзя! Нельзя каяться, нельзя снимать с  себя  ответственность,
нельзя  перекладывать  свое  бремя  на  других  людей.  Молчать.  Одному
продолжать борьбу... Он  встряхнулся  -  и  вдруг  решил,  что  все  еще
поправимо. Беда, наверное, еще не разразилась, он остановит ее.  Недолго
думая, поехал он туда.


   Рейхсканцлер фон Толлебен сел во дворе рейхсканцлерской резиденции  в
автомобиль, который должен был доставить  его  в  рейхстаг.  Настал  час
сказать рейхстагу, что война начата. Жена и ее брат были с ним. Толпа за
решеткой  увидела,  как  сообразно   с   требованиями   минуты   глубоко
сосредоточен канцлер и в то же время как он полон уверенности. Он был  в
кирасирском мундире. Словно чувствуя, что ряды людей, сквозь которые  он
проезжал,  в  растерянности  колеблются  между  отвагой  и  страхом,  он
улыбался - необычайно ясно. Приглушенные возгласы поднимались из толпы и
сопровождали его.
   В автомобиле все молчали. Жена и ее брат смотрели в  разные  стороны,
Толлебен - прямо в пространство. Что из  предстоящего  знал  он?  О  чем
думал он во время этого пути? Не о  смерти.  Алиса  понимала:  о  долге.
Правда, долгом была смерть. С нынешнего дня все были смертниками, и ему,
Толлебену, не подобало уклоняться от смерти. Но его больше  не  занимала
уже принесенная жертва, для него на первом плане  была  взятая  на  себя
ответственность. Многие, очень многие из них умрут, вот  что  он  должен
сказать им в рейхстаге, - только это  одно;  а  потом  наступит  великое
молчание.
   Но сперва он хотел сказать об этом богу. Единственное,  чего  жаждала
еще его душа здесь,  на  земле,  -  обратиться  с  немногими  смиренными
словами к богу: так ли все, как должно, есть ли надежда на прощение  для
него, кто посылает несметные множества людей на смерть - и взамен ничего
не может предложить, кроме своей собственной жизни?.. У  Бранденбургских
ворот Толлебен не мог стерпеть этой жажды, не мог стерпеть шума и суеты,
мешавших ему говорить с богом. Он приказал: в собор.
   Автомобиль сделал поворот, проехал назад по Унтерденлинден  и  плавно
покатил к собору.  Он,  казалось,  не  мог  остановиться,  шофер  тщетно
силился затормозить. Егерь соскочил и помог госпоже фон  Толлебен  выйти
из автомобиля, продолжавшего катиться. Рейхсканцлер хотел последовать за
ней, но кто-то изнутри закрыл дверцу. А в это время снова ускорился  ход
машины, она заскользила по гладкому, свежеполитому асфальту.  Автомобиль
начал вертеться - все быстрее и быстрее, завертелся как бешеный  и  стал
скатываться на сторону. Продолжая вертеться и скатываться,  он  со  всей
силой налетел на фонарный столб.
   Женщина на краю тротуара вскрикнула. Егерь поддержал ее, чтобы она не