потом резко повернул назад.
   - Ужасно! - воскликнул он. - Что вы с ним  сделали?  -  И  видя,  что
бледный ангел все тянется  ввысь:  -  Сейчас  он  выйдет,  сейчас  былой
насильник покажет  вам  свое  смиренное  лицо  и  спросит,  когда  этому
надлежит быть. Ужасно!
   - Я последую за ним, - сказала она.
   Но Терра больше не слушал. "Прости, Алиса Ланна,  -  мысленно  сказал
он, а затем: - Скорее спасать сестру!"


   Когда он пришел, она была переодета горничной и в таком виде  села  к
нему в автомобиль.
   - Дитя, ты понапрасну трудишься; полиция только и мечтает,  чтобы  мы
исчезли.
   - А Мангольф? - Загадочная усмешка. - Он не хочет, чтобы  я  исчезла;
тогда мне было бы слишком хорошо. Он хочет, чтобы я страдала дальше.
   Как будто на всем поставила крест она, а не он.  Брат  вспомнил,  как
мало  был  встревожен  Мангольф  судьбой  Леи,  как  легко   примирился.
Оправдывая друга, он подумал, что равнодушие в отношениях  между  людьми
будет отныне  доведено  до  небывалых,  неслыханных  размеров...  Но  он
смолчал.
   В скором поезде на пути к границе ее не покидала  загадочная  улыбка.
Она жадно и рассеянно подносила к лицу цветы, что положил ей  на  колени
брат, как прошлой ночью - цветы молодой  женщины.  Ни  воспоминаний?  Ни
угрызений совести? Она увидела его испытующий взгляд и спросила:
   - Какова я с гладкой прической и в  простом  платье?  Удивительно,  у
меня не было ни одной такой роли. Я никогда не  играла  бедных  девушек.
Почему это тебя так трогает? - Увидев, что он отошел к окну.
   Он стоял там долго, она не произносила ни звука.  Искоса  посматривая
на нее, он видел: взгляд у нее неподвижный. Она уже не  откидывалась  на
спинку дивана, не было в  ней  ни  усталости,  ни  жажды,  -  неподвижно
выпрямившись, она вглядывалась в  свершенное  и  в  то,  что  надо  было
приять. Опасность, которая как-никак поддерживает бодрость и активность,
миновала; на место нее пришло горькое сознание... При  гладкой  прическе
нос казался больше, грубее по форме. Контуры  ничем  не  сглажены  и  не
смягчены, без румян и прикрас лицо стало  голым  остовом  слишком  щедро
израсходованной жизни.
   Когда она заметила, что он изучает ее, он сказал:
   - Дитя мое, у тебя чудесный вид.
   Она  растерялась  на  миг,   потом   стянула   перчатки,   показались
великолепные, на редкость выразительные руки. Она молча вгляделась в них
- и преобразила их. Суставы  выдвинулись,  кончики  пальцев  отогнулись,
вены набухли, даже кожа погрубела: руки старой работницы.
   - Браво! - крикнул брат. - Жаль, что нет публики! - И добавил: -  Для
твоей дальнейшей карьеры открываются непредвиденные возможности.
   - Ты думаешь? - спросила она, и голос выразил то же смирение,  что  и
руки.
   Он сказал ей, что настало время каждому в отдельности  изменить  свою
жизнь.
   - Так продолжаться не могло, мы превратились в  карикатуры  на  самих
себя. Допустим, что каждое поколение в результате приходит к  этому,  но
нас жизнь вынуждает к радикальному перерождению.
   Катастрофа -  ей  это  кстати,  ведь  она  всегда  предвосхищала  дух
времени. Она слушала его испуганно, но постаралась отмахнуться.
   - Все  сводится  к  одному:  надо  переходить  на  амплуа  старух,  -
заключила она с горечью, но без особой  решимости.  Потом  обратилась  к
прошлому. - Тяжелые годы. Короткие как будто, но тяжелые. Я не для  того
была создана.
   - Не для твоей профессии? Ты клевещешь на себя.
   - Вначале думаешь: жить полной  жизнью,  красоваться.  Боже  мой!  На
самом же деле это значит покоряться. Кто  предостерегал  меня  когда-то?
Ты? Нет ничего зависимей  искусства:  каждая  модистка,  кончив  работу,
свободна. А мои помыслы и стремления должны быть к  услугам  толпы,  мое
творчество должно быть таково, чтобы люди  вживались  в  него,  а  тогда
творчество становится не моим, оно уже принадлежит им. Я даю то, чего им
недостает, я становлюсь тем, чем они не смеют быть. Быть неповторимым  и
в то же время обыденным, чуть ли не творцом людей и при этом  их  рабом,
быть всегда податливым, ежевечерне стоять перед лицом небытия,  а  потом
получать амнистию на сутки. Когда-то я была полна гордыни. Теперь, после
всех успехов,  я  ненавижу  публику,  как  мелкий  служащий  -  грозного
хозяина. - Наряду с  ненавистью  сквозь  страдание  проглянула  хищность
зверя. - А они раболепствуют передо мной. Но что, "роме унижений,  может
дать мне раболепство людей, чья единственная заслуга - их деньги?
   - Право же, благодаря тебе им не раз приходилось переживать то,  чего
они охотно не переживали бы вовсе. Ты с дьявольской ловкостью держала их
в руках, так что им было не до денег.
   - Я этого не хотела, - сказала она. - Борьба  была  навязана  мне.  Я
предпочла бы тихую женскую долю.  Ведь  в  сущности  страдать  мне  было
радостнее, чем торжествовать. - Он понял, что она  думает  о  Мангольфе.
Она полуоткрыла рот, словно  прислушивалась  к  тому,  что  он  когда-то
говорил ей, и, забывшись, умолкла.
   Днем они пересели в местный южнотирольский поезд  и  вышли  у  начала
одной из долин. Терра знал ее; в самой  маленькой  повозке  нельзя  было
добраться до конца дороги, ведшей далеко в  горы.  Пока  удалось  добыть
верховых лошадей, уже стемнело. Леа пала духом.
   - Неужели нельзя иначе, как туда, в горы, в глушь? А там, в  конце  -
глетчер? Поедем лучше в Вену, меня туда  приглашали.  -  Сейчас  ей  без
труда удастся выговорить даже более выгодные условия,  подтвердил  брат.
Ведь героине свежего публичного скандала обеспечен  беспримерный  успех.
После этого она умолкла, подперев голову обеими руками, -  забытая  поза
дебютантки, некогда честолюбивыми мечтами проникавшей в будущее.
   Душная ночь пахла яблоками, тяжелые  гроздья  свисали  с  виноградных
лоз, луна скрылась; высоко вверху, над  поворотом  дороги,  крестьянский
домик с круглыми башенками, наподобие крепости, сторожил вход в  долину.
Колея огибала бурные  водопады,  что,  бесследно  отшумев,  исчезали  за
уступом холма. Росистые травы благодатно  освежали  воздух.  Все  склоны
были покрыты каштановыми деревьями.
   Когда растительность  кончилась,  сделалось  холодно,  усадьбы  стали
редки и убоги, дорога, узкая затвердевшая борозда, шла возле  скал,  под