каждый бормотал молитвы, какие ему пришли на ум. С проклятиями  топотала
по лестнице бегущая орава,  что-то  у  кого-то  сломалось,  пострадавший
громко взвыл. Его подняли; хромая, он поплелся за теми, кто уже мчался в
мокрую и пустынную темень... Все кончилось, дом опустел, снаружи  только
дождь да ручей. Терра достал свечу из-за печки.
   Леа видела, как он скинул  простыню.  Папиросы,  которые  он  бросил,
прожгли в ней две дыры.
   - Отлично, - сказала она деловито и вновь опустилась на подушки.
   И брат не удостоил ни единым словом случайную помеху, он молча сел на
свое место возле сестры, а она долго, задумчиво смотрела на него.
   - Я слышала тебя, - сказала она тихо и внятно.
   Он вспомнил, испугался.
   Она показала ему на низенькую дощатую комнату:
   - Это уже гроб. Я никогда не выберусь  отсюда.  И  ты  оставишь  меня
здесь, наверху, одну.
   - Избави боже! - сказал брат.
   - Дальше идти некуда,  -  сказала  она  и  напевно,  как  прежде  он,
повторила: - "Быстротечны они, нашей жизни дни".
   Он, силясь быть убедительным:
   -  Мы  должны  благословлять  это  прибежище!  Там,  внизу,   вот-вот
разразится война.
   - Она никогда и не прекращалась, - ответила сестра.
   Желая заглушить страх, теснящий ему грудь, он заговорил о  войне;  не
обращаясь ни к ней,  ни  к  себе,  говорил  он  о  самом  страшном,  что
предстоит, об уверенности, которая стала непреложной.
   - Я знал это всю жизнь. Но  временами  приходится  отворачиваться  от
истины, чтобы жить. Можно знать,  не  веря,  смотреть,  как  надвигается
катастрофа, и все-таки не верить в нее. Я испытал  это  состояние,  я  и
сейчас не изжил его...
   - Остаться здесь, - сказала сестра. - Покой.  Сырая  земля.  Забвение
сердцу. - Она говорила еле слышно, не открывая глаз.
   Брата охватил такой безумный страх, что даже стул под ним затрясся. В
хаотическом сумбуре чувств он заикался, сам понимая, что заговаривается.
   - Почему мы ушли когда-то из родительского дома? Я хочу  купить  его.
Он ведь еще существует? Должен существовать. Мы будем жить  там  вместе,
вдвоем, все позабудется. Слышишь? Позабудется. Что мы в сущности  делали
такого, на что не способно любое заблудшее дитя? Если  бы  был  бог,  он
простил бы нам.
   - Я сама себе не прощаю, - сказала она, - неудача  была  недопустима.
Несчастье претит мне. - Она собралась уснуть.
   Но он взял ее руку, гладил, целовал, ласкал.
   - Я верю в тебя и в твое счастье. Леа, любимая! Единственное истинное
несчастье  -  наша  стыдливость  друг  перед  другом.   Другие   женщины
предназначены были открывать мне мир, пробуждать мои чувства, мой ум. Но
сердце? Но не сердце! - Слезы лились на руку, которая теперь  взяла  его
руку. Да, сестра взяла руку брата и положила ее себе на сердце.
   - Спать, - шепнула она, тело  вытянулось  в  последнем  блаженстве  и
замерло. Из-под опущенных ресниц блеснул взгляд, и  вот  уже  он  погас,
скрылся.
   Терра вдруг ощутил усталость, как после  жестокой  борьбы.  Голова  и
грудь склонились наперед, лбом  он  коснулся  кровати.  Ему  послышалось
журчание.  Ручей  под  окном  зажурчал,  зашумел,   набухая,   прибывая,
захлестнул комнату. Сейчас он унесет их обоих, -  о  блаженное  ожидание
ухода, забвения!
   Стук. Терра встал. Был день. Таким сильным стук бывает только во сне.
Он прозвучал, как гром. Терра выждал; стук раздался на  самом  деле,  но
как робко, - ребенок не мог бы стучать тише. Он отворил; перед ним стоял
монах.
   Монах неловко поклонился; Терра полез за деньгами для этого дурня. Но
не успел достать их, как тот спросил:
   - Сударь, это вы прошлой ночью были духом?
   Растерявшись, Терра стал отрицать. Патер не обратил внимания  на  его
слова.
   - Крестьяне были пьяны. Я сразу понял, что приезжий господин одурачил
их.
   Терра, вызывающе:
   - Но ведь вы верите в духов?
   - И чувствую, когда ими даже и не пахнет.
   Тут только Терра увидел, что перед ним интеллигентный человек. Грубая
обувь, потрепанная сутана, обнаженная  голова,  но  бородка  вздрагивала
вместе с узким, покрытым светлым загаром лицом, а вот блеснул и лукавый,
веселый и умиротворяющий взгляд.
   - Простите, - сказал Терра. - Войдите, пожалуйста. - Он объяснил: - А
нас с сестрой сюда загнала буря.
   Патер  взглянул  в  сторону  кровати.  Он  собрался   возразить,   но
промолчал. Постоял еще, глядя в сторону кровати. "Она все еще интересна,
- думал брат, - она интересует даже церковь". Но взгляд  патера  утратил
всякую веселость, с равнодушного лица исчезла безмятежность.  "Здесь  не
следует задерживаться", - осознал Терра.
   Вдруг он увидел, что монах соединяет руки,  складывает  их,  как  для
молитвы. Молиться подле Леи? Брат подошел к ней, она дышала ровно.
   Терра обернулся.
   - Чего вы хотите?
   - Помочь вам, - сказал тот снова ласково, снова  несмело.  -  Я  могу
сообщить вам сведения насчет вашего багажа и отвести вас  туда,  где  он
находится. Там вам будет удобнее.
   - Пойдемте! - сказал Терра, он  не  хотел  показать,  что  сторонится
монаха.
   - Вы здесь живете? - спросил он.
   - У меня нет постоянного жилья, - ответил монах. -  Я  посланец.  Наш
орден существует недавно. Он еще добивается, чтобы его признала церковь.
   - Неужели еще бывают основатели монашеских орденов?
   - И притом даже чудотворцы, - сказал монах,  смеясь  глазами.  -  Наш
основатель знает наперед поступки людей. Разве не  удивительно,  что  он
пошел в монастырь, а не окунулся в мирские дела?
   - А что же он знает?
   - Нам, братии, он заранее предсказывает наши грехи.  Одного,  который
был усерднее всех, он удалил, ибо видел уже  в  нем  преступника,  каким
тому предстояло сделаться.
   - Я не стал бы его тогда удалять, а постарался бы помочь ему.