власть: она созывала свою челядь в гербовый зал. Необыкновенно  длинный,
с истертыми плитами и темным покатым бревенчатым потолком,  он  покоился
над пропастью между обоими утесами, на  которых  возвышался  замок.  Под
ногами чувствовалось, как волнуется море; серое, как сталь, под  знойным
затуманенным солнцем заглядывало оно с трех сторон  в  девять  окон.  На
четвертой стороне со стены спадали узорчатые ткани,  на  сквозном  ветре
скрипели  двери,   над   косяками   которых   висели   покривившиеся   и
потрескавшиеся  гербы:  белый  гриф  перед  полуоткрытыми  воротами   на
черно-голубом поле.  Кто-то  откашливался,  затем  все  умолкали.  Перед
камином с остроконечным верхом стоял кастелян замка, горбатый человечек,
гремевший большими ключами и самого важного из них, ключа от колодца, не
выпускавший из рук даже во сне. На  другой  стороне  маленький  пастушок
робко стоял перед неподвижным изваянием господина Гюи Асси, перед темным
румянцем на его костлявых  щеках  и  железным  взглядом  из-под  черного
шлема. В средине возвышался, как белая башня,  гигант-повар.  Из-за  его
спины  выглядывала  экономка,  в  развевающемся  чепце  и  с  выдающимся
животом, а направо и налево тянулись пестрые  ряды  камеристок,  лакеев,
судомоек и скотниц, батраков, прачек и гондольеров.  Виоланта  подбирала
свое длинное шелковое платьице, нитка мелкой бирюзы позвякивала в тишине
на ее  черных  локонах;  и  она  грациозными,  твердыми  шагами  шла  по
колеблющемуся полу мимо пошатывающихся старушек и чванных лакеев,  вдоль
почтительной и причудливой линии придворного штата, который  только  для
нее работал и только перед ней дрожал.  Она  хлопала  повара  веером  по
брюшку и хвалила его за начиненные марципаном  персики.  Она  спрашивала
одного из лакеев, что он собственно делает - она его никогда  не  видит.
Какой-нибудь горничной она милостиво говорила: "Я довольна  тобой",  при
чем та совершенно не знала, за что ее хвалят.


   Море успокаивалось; тогда она приказывала перевезти себя на  материк.
Небольшая роща пиний,  уцелевшая  под  защитой  замка,  вела  к  холмам,
обросшим кустарником; они окружали маленькое  озеро.  Платаны  и  тополи
скудно украшали его берега, редкие ивы склонялись  к  нему,  но  девочка
бродила, точно в густом лесу,  среди  кустов  можжевельника  с  большими
ягодами и земляничных кустов,  усеянных  красными,  липкими  плодами.  С
соседнего луга на  тихое  зеркало  падали  густые  желтые  отблески.  Во
влажной глубине замирала синева неба. У самого  берега  в  зеленой  воде
громоздились большие зеленые камни, и в этих безмолвных дворцах  плавали
серебристые рыбки. Каменный сводчатый мост  вел  к  узкому  острову,  на
котором возвышалась  белая  беседка,  украшенная  розетками  и  плоскими
пилястрами из пестрого мрамора.  Стройные  колонки  в  глубине  ее  были
покрыты трещинами, розовые раковины наполняла пыль, трюмо  тускнели  под
своими фарфоровыми венками.
   Из угла, где стояло кресло розового дерева, доносился громкий  треск.
Девочка не пугалась; в летние  утра  она  лежала  на  подушках,  отвечая
улыбкой на веселую улыбку двух  портретов.  У  дамы  была  молочно-белая
кожа, бледно-лиловые ленты лежали в мягком  углублении  между  плечом  и
грудью и в пепельно-белокурых волосах, черная мушка плутовски притаилась
в углу бледного ротика. Ее  кокетливая,  нежная  шея  была  повернута  к
шелковому, розовому кавалеру, который так любил здесь эту даму.  Он  был
напудрен, полные губы окаймляла темная бородка.  Виоланта  знала  о  нем
многое: это был Пьерлуиджи Асси. В Турине, Варшаве, Вене  и  Неаполе  он
шутя устраивал союзы и ссорил дворы.  Королева  польская  благоволила  к
нему, из-за нее он убил пятерых шляхтичей и чуть не погиб  сам.  Где  он
проходил, там звенело и рассыпалось золото. Когда оно приходило к концу,
он умел добывать новое. Его жизнь была полна блеска,  интриг,  дуэлей  и
влюбленных женщин. Он служил Венецианской республике; она назначила  его
своим наместником в Далмации, и  он  управлял  страной,  как  счастливая
Цитера: среди гирлянд роз,  с  бокалом  в  одной  руке,  другой  обнимая
молочно-белые  плечи.   Он   умер   с   шуткой   на   устах,   вежливый,
снисходительный к грехам других и несклонный к раскаянию в своих.
   Сансоне Асси также находился на службе у  республики  в  качестве  ее
генерала. За искусно отлитую  пушку  с  двумя  львами  он  продал  город
Бергамо французскому королю. Затем он  завоевал  его  обратно,  так  как
хотел захватить и литейщика, который находился в нем. Но штурм стоил ему
слишком  многих  из  его  дорого  оплачивавшихся,   богато   и   красиво
вооруженных солдат;  в  гневе  он  велел  расплавить  пушку  и  повесить
художника.  Золотая  Паллада  Афина  украшала  его  шлем,   на   панцире
выдавалась отвратительно кричащая голова Медузы. Его  жизнь  была  полна
пурпурных палаток на сожженных полях, факельных шествий нагих  юношей  и
мраморных статуй, забрызганных кровью. Он умер стоя, с пулей в боку и со
стихом Горация на устах.
   Гюи и Готье Асси покинули Нормандию и отправились на завоевание гроба
господня. Их жизнь загромождали массы изрубленных тел, искаженных  голов
в тюрбанах, бледных женщин с умоляюще поднятыми  младенцами  -  в  белых
городах, с содроганием смотревших на красное  от  крови  море.  Их  души
возносились к светлым облакам, их железные  ноги  попирали  человеческие
внутренности. Они наслаждались ласками  страстных  султанш  и  думали  о
целомудренной девушке с  крепко  сомкнутыми  устами,  ждавшей  дома.  На
обратном пути, щеголяя княжескими титулами сказочных царств,  без  гроша
денег и с изможденными телами, они узнали, что оба думали об одной и той
же. Поэтому Гюи убил своего брата Готье. Он построил на  утесах  в  море
свой замок и умер пиратом, окруженный множеством кривых сабель, которые,
однако, не достигли его, потому что его корабль сгорел.
   Из глубочайшего мрака времен в грезы маленькой  Виоланты  заглядывала
призрачно-белая маска полубога: каменное лицо ее  первого  предка,  того
Бьерна Иернсиде, который пришел с севера. Крепкое питье, которое  давала
ему мать, сделало из него "медведя с  железным  боком".  Во  Франции  он
завоевал со своей дружиной много земель, на берегах Испании и  Италии  у
христиан и мусульман выжег воспоминание о  языческих  богатырях,  полных
коварства и с руками, тяжелыми, как рок. Он бросил якорь  в  Лигурийском
море перед городом, который показался  ему  могущественным.  Поэтому  он
послал сказать графу и епископу этого города, что он  их  друг  и  хочет
креститься и быть погребенным в соборе, так как лежит на смертном  одре.
Глупые христиане окрестили его. Его дружина в траурном  шествии  понесла
мертвого в собор. Там он выскочил  из  гроба,  из-под  плащей  появились
мечи, началась веселая резня  испуганных  христианских  овец.  Но  когда
Бьерн стал властителем, он узнал, к своему сожалению, что подчинил  себе
не Рим. Он хотел завоевать Рим  и  приказать  венчать  себя  повелителем