- Ваше высочество, я не принимаю никого.
   - Но близкого друга... Мы так любили друг друга. А как поживает милая
княгиня Паулина?  Ах,  да,  Париж...  А  добрая  леди  Олимпия?  Славная
бабенка.
   Герцогиня рассмеялась. Леди Олимпия Рэгг была раза в два выше и толще
принца Фили.
   - А она все еще в Париже, - Олимпия? Наверное, уже опять в Аравии или
на северном полюсе. Удивительно милая, необычайно доступная женщина. Это
не стоило мне никакого труда, - игриво сказал он. -  Ни  малейшего.  Вот
видите, вы уже повеселели.
   - Ваше высочество, вам противостоять трудно.
   - Конечно, не горевать нельзя, но не  настолько.  Я  ведь  тоже  ношу
траур. Смотрите.
   Он показал на креп на своем рукаве.
   - Ведь герцог был моим закадычным другом. В последний  раз,  когда  я
его видел, - знаете, в Париже, -  он  так  трогательно  уговаривал  меня
образумиться, так трогательно, говорю я  вам.  "Фили,  -  сказал  он,  -
умеренность в наслаждении вином и женщинами". Он был более, чем прав, но
разве я могу послушаться его?
   - Ваше высочество, несомненно, можете, если захотите.
   - Это  принадлежит  к  числу  ваших  предрассудков.  Когда  мне  было
восемнадцать лет, гофмейстер доставлял мне портвейн; он  собственноручно
крал его для меня с королевского стола. Теперь мне двадцать два, и я пью
уже только коньяк. Пожалуйста, не пугайтесь, герцогиня,  я  развожу  его
шампанским. Полный стакан: половина - коньяк, половина - шампанское.  Вы
думаете, это вредно?
   - Право, не знаю.
   - Мой врач говорит, что совершенно не вредно.
   - Тогда вы это можете делать.
   - Вы серьезно так думаете?
   - Но зачем вы  пьете?  У  наследника  престола  есть  столько  других
занятий.
   - Это принадлежит к числу ваших предрассудков. Я неудовлетворен,  как
все  наследники  престола.  Вспомните  дон  Карлоса.  Я  хотел  бы  быть
полезным, а меня осуждают на бездеятельность, я честолюбив, а все  лавры
отнимаются у меня перед самым носом.
   Он вскочил и, согнувшись, забегал по комнате. Его руки были все время
в воздухе, как крылья, кисти их болтались на высоте груди.
   - Бедняжка, - сказала герцогиня, глядя на часы.
   - Придворные лизоблюды возбуждают в  короле,  моем  отце,  подозрения
против меня, утверждая, что я не могу дождаться вступления на престол.
   - Но ведь вы можете?
   - Боже мой, я желаю королю долгой жизни.  Но  мне  хотелось  бы  тоже
жить, а этого не хотят.
   Он подкрался к ней на цыпочках и с напряжением  шепнул  у  самого  ее
лица:
   - Хотите знать, кто этого не хочет?
   Она закашлялась; ее обдало сильным запахом алкоголя.
   - Ну?
   - Ие-зу-иты!
   - А!
   - Я слишком просвещен для них, поэтому  они  губят  меня.  Но  кто  в
теперешнее время набожен? Умные притворяются; я для этого слишком  горд.
Разве вы, герцогиня, верите в воскресение мертвых или в деву Марию,  или
вообще во все небесное царство? Что касается меня, то я перерос все это.
   - Я никогда не интересовалась этим.
   - Предрассудков у меня нет никаких,  говорю  я  вам.  Церковь  боится
меня, поэтому она губит меня.
   - Как же она это делает?
   - Она поощряет мои порски. Она подкупает окружающих меня,  чтобы  мне
давали пить.  Если  я  встречаю  где-нибудь  красивую  женщину,  то  это
подсунули ее мне монахи. Я не  уверен  даже,  герцогиня,  что  вы...  вы
сами... может быть, вы все-таки набожны?
   Он искоса поглядел на нее. Она не поняла.
   - Почему вы стояли на днях на балконе как раз в  то  время,  когда  я
проезжал?
   - Ах, вы думаете?
   Он колебался, затем  тоже  рассмеялся.  Потом  доверчиво  придвинулся
поближе к ней.
   - Я боялся только, потому что  вы  так  необыкновенно  хороши.  Фили,
сказал я себе, здесь ловушка. Иди мимо. Но вы видите, я не прошел  мимо:
я сижу здесь.
   Он подошел ближе: его болтающиеся ручки уже  гладили  кружева  на  ее
груди. Она встала.
   - Ведь вы не прогоняете меня, а? -  пролепетал  он,  взволнованный  и
недовольный.
   - Ваше высочество, вы позволите мне уйти?
   - Почему же? Послушайте, герцогиня, будьте милой.
   Он мелкими шажками бегал за  ней,  от  стула  к  стулу,  смиренный  и
терпеливый.
   - Но  этот  старый  хлам  Empire  вы  должны  выбросить  и  поставить
что-нибудь мягкое, чтобы можно было уютно поболтать и погреться. Тогда я
буду приходить к вам каждый день. Вы не поверите, как мне холодно  дома,
у моей жены. Должны  же  были  привезти  мне  жену  из  Швеции,  которая
начинает проповедывать, как только завидит меня.  Quelle  scie,  madame!
Шведская пила-рыба: каламбур моего собственного изобретения. И к тому же
еще французский! Ах, Париж!
   Он говорил все медленнее, боязливо прислушиваясь. Портьера поднялась,
на пороге  появился  элегантный  спутник  принца.  Он  низко  поклонился
герцогине и Фили и сказал:
   - Ваше высочество, позвольте мне напомнить, что его  величество  ждет
ваше высочество в одиннадцать часов к завтраку.
   Он опять поклонился. Фили пробормотал: - Сейчас, мой милый Перкосини.
- Дверь затворилась.
   Принц вдруг оживился.
   - Вы видели этого негодяя? Это барон Перкосини,  итальянец.  Негодяй,
он на службе у ие-зу-итов. Он  ждал,  пока  я  здесь  у  вас  хорошенько
освоился. Теперь он уводит меня  в  самый  прекрасный  момент,  когда  я
начинаю надеяться. Я должен  сойти  с  ума,  иезуиты  заплатят  за  это.
Скажите, дорогая, герцогиня, можно мне завтра прийти опять?