знаете: если бы я мог... Мне, к сожалению, не  позволяют  ничего,  но  с
остальными прошу меня не смешивать. Фридерика болтает бог знает что...
   Фатма вмешалась.
   - Ни слова против вашей жены, ваше высочество. Она моя подруга.
   - Потому что у вас обеих такие милые мужья. Вы вечно торчите вместе и
рассказываете друг другу как вам хорошо живется.
   - Я хотела бы познакомиться с пашой, - сказала герцогиня.
   - Я приведу его к вам, ваша светлость. О, он силен и энергичен,  -  с
почтением заявила Фатма.
   - Такое именно впечатление он произвел на меня но вашему рассказу.
   Фатма вздохнула.
   - К сожалению, он не верен мне, -  точь-в-точь,  как  вот  этот  моей
бедной Фридерике.
   - Посмотрите-ка на нее! -  воскликнул  Фили.  -  Вам  ли  возмущаться
против существующего порядка вещей? У паши есть свой гарем,  так  оно  и
должно быть, и у меня тоже свой гарем.
   - У вас тоже, ваше высочество?
   - Разве я не могу  иметь  их  всех?  Палиоюлаи,  Тинтинович,  что  вы
думаете? Шнакен тоже хочет  меня!  Мне  прямо  неловко,  когда  она  это
показывает перед всем обществом. Перкосини тоже негодяй. У  него  всегда
есть девочки, которых он мне предлагает. Ах, что там...
   Он полуотвернулся и, запустив бледную ручонку в редкие  бакенбарды  и
надув губы, уставился в землю.
   - Терпеть не могу женщин.
   Фатма опять вздохнула, погруженная в свои мысли.
   - Если бы только я могла тоже хоть раз изменить ему.
   - Паше? - спросила герцогиня. - Ведь вы любите своего мужа?
   - Именно потому. Пусть он почувствует, каково  это.  Но  в  том-то  и
горе, что это не выходит. То, что я проделываю здесь среди  христиан,  в
парижских туалетах, ему совершенно безразлично.
   - В самом деле?
   - Только в  гареме  -  там  он  этого  не  потерпит,  там  не  должно
происходить ничего.
   - Что вы? - сказал Фили, опять возбуждаясь.
   - Потому-то мне так хотелось  бы  привести  в  гарем  мужчину...  Так
хотелось бы, - повторила она, складывая руки.
   - Ах, возьмите меня, - просил принц.
   - У паши, вероятно, есть кривая сабля? - улыбаясь спросила герцогиня.
   - В том-то и дело, - подтвердила Фатма, широко раскрывая глаза.
   Наследник престола хотел что-то сказать, но торопливо закрыл рот. Его
супруга вынырнула из глубины своего кресла, ее высокая  фигура  бесшумно
скользнула к беседовавшим. Фатма отошла с Фили. Принцесса положила  свою
холодную худую руку на руку гостьи и заговорила с заметным смущением.
   - Как вы себя чувствуете, моя милая герцогиня? Не холодно  ли  здесь?
Как я мерзну на юге! Эти сквозняки из каминов! И эта застывшая пышность!
   Она  обвела  безутешным  взглядом  позолоченную  мебель   королевских
дворцов, наполнявшую едва половину комнаты.
   - И потом духовная пустыня. Когда мы дебатируем высшие  проблемы,  вы
не  должны  думать,  дорогая  герцогиня,  что  я  довольствуюсь  пустыми
фразами,  которые  носятся  здесь  в  воздухе.  Не  смешивайте  меня   с
окружающими...
   - Как можно! Ваше высочество так много размышляли...
   Но принцесса, казалось, все еще не успокоилась.
   - Если бы народ знал,  -  мы,  сильные  мира  сего,  тоже  не  всегда
счастливы, - протяжно сказала она, и затем тихо, торопливо, как бы вдруг
решившись, прибавила:
   - Посмотрите на моего бедного  мужа...  Мы  оба  достойны  сожаления.
Каждый пользуется его слабостью.  Перкосини,  по-видимому,  продает  ему
коньяк. У барона чересчур развиты коммерческие наклонности.  А  женщины!
Все  бросаются  на  шею  наследнику  престола.  В  Стокгольме  я  и   не
подозревала, что существуют подобные нравы. Он иногда плачет у  меня  на
груди и жалуется мне, - но что вы хотите, он слаб. Очень слаб.
   Она впилась своим неподвижным, бледным  взглядом  в  лицо  герцогини.
Умоляюще, прерывающимся голосом она пролепетала:
   - Я знаю, он преследует вас. Останьтесь хоть  вы  холодны  и  стойки!
Хоть одна порядочная женщина... Как я уважала бы вас!
   Герцогиня не успела ответить. Она ощутила еще  раз  пожатие  холодных
пальцев на своей теплой руке, затем Фридерика отошла к  прислушивавшимся
придворным. Фили тотчас же очутился возле герцогини.
   - Она жаловалась вам на меня? - прошептал он.  -  Конечно!  Настоящий
крест - эта женщина. Неужели она не может  быть  покладистее?  Взяла  бы
пример с моей мамы! Та только на днях  подарила  папе  портрет  Беаты  в
натуральную  величину.  Моя  мама   благородная   женщина,   удивительно
благородная женщина, - вы не находите этого, герцогиня?
   - А, королева подарила его величеству портрет его приятельницы!
   Она отвернулась; она вдруг почувствовала,  как  далека  она  от  этих
людей и их душевной жизни.
   - Вы были сегодня  молчаливы,  ваше  высочество,  -  сказала  она.  -
Надеюсь, вы не в мрачном настроении?
   - Как же иначе! Здесь, у моей жены  я  получаю  только  чай,  -  хоть
плачь! Когда у меня нет коньяку, герцогиня, я сейчас же начинаю думать о
своем неудовлетворенном честолюбии и о том, какой я неудачник. Тогда мне
хочется надеть свой белый воротник.
   - Белый воротник?
   - Вы еще не знаете? Мой воротник  инфанта,  белый,  шитый  золотом  и
подбитый соболем. Да, герцогиня, точь-в-точь, как воротник дона Карлоса.
Ах, дона Карлоса я люблю, как родного брата! И  не  братья  ли  мы?  Его
судьба такая же,  как  моя.  Неудовлетворенное  честолюбие  папы  -  все
совершенно то же. У меня - мой Гиннерих, у него - его Родерих. Только  с
мачехой разница: я совсем не хочу Беаты; только  она  хочет  меня...  Но
костюм инфанта, в самом деле, шикарен, вы не находите,  герцогиня?  Если
бы я мог когда-нибудь показаться вам в нем. Я хочу просить вас...
   Он поднялся на цыпочки и шепнул, дрожа от желания:
   - Герцогиня, доверьте дону Карлосу ключ от вашего кабинета!
   Она откинула голову, чтобы не чувствовать его дыхания. Она не  поняла
его просьбы и равнодушно  заговорила  с  подошедшим  бароном  Перкосини.
Наследник престола погрузился в свои мысли.
   Камергер сказал:
   - Наш первый обмен взглядов на отношение к народу, вероятно, вызвал в
вашей светлости различные мысли. Не правда ли, каждое  слово  отзывалось