- Вы слишком натянули парус! Спустите его!
   - Зачем, герцогиня? Разве мы не хотим умереть?
   - Спустите его, говорю я!
   Это было нелегко, край лодки поднялся с трудом.
   - Я вовсе не слишком натянул его, я умею управлять парусом! Но здесь,
у полуострова... Герцогиня, почему мы не  умерли!  Теперь  все  было  бы
хорошо.
   Она неподвижно смотрела на него со своего высокого сиденья, и он стал
понимать, как недостижимо далека  была  она,  со  смертью,  замкнутой  в
груди, от него, надеющегося, требовавшего себе из упорства смерти извне.
"Она довольна,  что  умирает,  но  она  хочет  умереть  не  в  случайном
приключении и не со мной".
   Им овладела робость. Он жаждал услышать хоть одно простое, безобидное
слово. Причалив, он очень громко подозвал экипаж. Он хотел сесть рядом с
ней, но она подала ему руку на прощанье с холодной улыбкой.
   В  Генуе,  на  вокзале,  она  испытала  удовлетворение.  У  нее  было
искушение вызвать Нино, но она сдержалась. Он верил "в  другой  раз",  а
это было не то.
   Она медленно, с перерывами,  ехала  на  юг.  Становилось  теплее,  ее
сердце билось сильнее. В Кануе она вышла - как когда-то - и  поехала  за
город. Лошадь должна была идти шагом, камни на дороге причиняли ей боль,
но тем не менее этот воздух  обволакивал  ее  чувства  таким  же  мягким
пухом, как и тогда  День  был  голубой  и  мягкий.  Облака,  разрываемые
ветром,  серебристой  пеной  парили  над  горизонтом.  За  кипарисами  с
серебряными краями пели и смеялись флейты вечера, они  отвечали  флейтам
утра. Земля была юной, как в первый день...
   "...как в саду, когда я была ребенком и лежала в  дроке.  И  голубая,
покрытая волосками стрекоза тоже снова стоит передо мной в воздухе...  И
я сама не постарела. Я жила до конца, но я не знаю пресыщения,  не  знаю
презрения. Я не чувствую ненависти ни к чему, даже к смерти!
   Там,  у  откоса,  снова  улыбаются  мне  бледные  оливы,  слабые,   с
изъеденными стволами, но все еще готовые к чуду новых жатв...  Я  хотела
бы быть, как они; я чувствую жизнь до последнего удара топора.
   Не обращается ли во мне, смешавшись с моей кровью, любовь  всей  этой
страны? Все  ее  создания,  от  изобилия  солнца  усталые  и  пламенные,
попеременно зажигали и утомляли меня. Сотни объятий сделали ее моей, эту
страну. Она во мне: это солнце во мне, сок этого винограда, пыль  у  ног
этого бедняка и каждая дивно-прекрасная улыбка!.. Я горжусь  этим!  И  я
буду праздновать последнюю жатву, подобно срубленной оливе. Я отдам этой
земле, которую я так любила, все сразу. Это смерть, она не страшна, я не
питаю к ней ненависти, потому что не питаю ненависти к жизни.
   Он далеко, далеко - призрак в снегу. Здесь он не имеет власти.  Здесь
смерть мягка, я знаю уже ее улыбку. Я знаю, какой мальчик на  стене  той
часовни освещает серебряной лампадой  двум  женщинам  глубокий  мрак.  Я
люблю его, гения моей смерти!
   Вся моя жизнь была одной единственной великой любовью, всему великому
и прекрасному я раскрывала свои горячие объятия. Я не презирала  ничего,
не осуждала никого, не питала ни к кому гнева.  Себя  и  свою  судьбу  я
приветствовала до конца, как же могла бы я ненавидеть смерть? В ней  нет
ничего чуждого. Она - часть моей  жизни,  которую  я  люблю.  Она  -  ее
последний жест, и я хотела бы, чтобы он был самым счастливым".


   Дома она застала телеграмму от Нино:
   "Готовясь  в  путь  через  Великий  океан,  шлю  тебе,  милая  Иолла,
последний привет из старого света".
   Она улыбнулась его общим местам, носившим на себе отпечаток его жажды
приключений; она ответила ему: "Счастливого пути и до свидания!"
   На душе у нее было тихо и легко, когда она легла в постель. Ночью она
проснулась от привычной боли под ложечкой. "Это пустяки, бывало  гораздо
хуже", - подумала она. Но ее сердце билось точно под пеленой страха. Она
прислушивалась к его  ударам.  Вдруг  оно  совсем  замерло.  Она  широко
раскрытыми, полными ужаса глазами смотрела в темноту, и ей чудилось, что
в сером воздухе отражается ее собственный страшный образ.  Она  перевела
дыхание; пульс вернулся.
   Ее ноги и руки были  холодны.  Она  сделала  несколько  шагов,  вдруг
сердечный мускул опять судорожно сжался. У нее  не  было  времени  снова
лечь в постель, боль бросила ее на  первый  попавшийся  стул.  Эта  боль
быстро распространилась по обе стороны груди к шее, поднялась к  затылку
и захватила голову. В  промежутках  между  припадками  она  поднималась.
Лежание причиняло ей боль  и  страшило  ее.  Как  только  она  садилась,
тревога и беспомощность заставляли ее плакать - она  не  знала,  почему;
ведь ей не было жаль себя.
   Этот припадок продолжался три дня. Бесцельно блуждая по комнатам, она
искала какого-нибудь облегчения. Она прижимала сложенные руки к затылку:
там была давящая боль,  не  исчезавшая  даже  в  минуты  улучшения.  Она
отказывалась принять врача. Она выслала даже свою камеристку.
   Однажды вечером дверь открылась, и на пороге показался  Зибелинд.  Он
увидел герцогиню Асси на полу, обезображенную  муками.  И  он  устыдился
этой мести, которую доставляла ему она, самая гордая  среди  счастливых.
Он стоял неподвижно, опустив глаза. Она неторопливо поднялась и  села  в
кресло: изжелта-белая в своем желтоватом пеньюаре, с исхудалым лицом под
пышными, черными волосами, в  которых  виднелись  остатки  искусственной
краски. Одна рука была прижата к сердцу, другая, ледяная, погружалась  в
хрустящие подушки. На бледном лице кроваво извивался  рот.  Зибелинд  не
знал, улыбаются ли эти губы или искажены страхом.
   Он заявил, что должен сделать очень важное  сообщение,  иначе  он  не
осмелился бы вторгнуться сюда. Он пояснил, что встретил в Генуе Нино. Он
хотел повидать  его  при  его  проезде  через  Неаполь  и  помешать  ему
навестить герцогиню.  Он  знает,  что  посещение  молодого  человека  не
являлось бы в этот момент желанным для нее... Она взглянула на него.
   - Вы все еще так хорошо разбираетесь в чужих душах?
   - О, в душе, которая находится в вашем положении!.. Итак, его пароход
прибыл вчера; его на нем не было. Телеграмма на его имя  не  могла  быть
доставлена. Произошло нечто загадочное.
   - Он последовал какому-нибудь другому капризу.  Вероятнее  всего,  он
едет на следующем судне.
   - Кто знает, куда идет его судно.
   - Я не понимаю вас.