- Пора было бы покончить с ним,  -  сказала  герцогиня.  Лихорадочная
речь бледной женщины тревожила ее.
   - Я сделаю это. Он ввел меня в лабиринт искусственного сада. Теперь я
сама запутаю его в нем. О, мое чувство было так просто,  как  камни,  на
которые оно когда-то изливалось! Я была глупа, я не могла  говорить  Моя
рука принуждала камень, он говорил за  меня.  Теперь  я  знаю  хитрости,
которые делают больно! Я подарила ему на память то, что  было  для  меня
дороже всего: мою милую Фаустину, -  и  он  небрежно  отдал  ее  другим.
Теперь я оставлю ему другой знак памяти, который долго еще будет  гореть
у него в крови!
   - Что  вы  хотите  сделать?  -  спросила  герцогиня.  Проперция  едва
держалась на ногах.
   - О, я знаю, что я сделаю. Я придумала что-то, вы и не  подозреваете,
что.  Это  превосходит  самые  коварные  средства   обольщения,   какими
когда-либо мучила мужчину какая-нибудь пылкая авантюристка. Леди Олимпия
отдается только на одну ночь и оставляет  в  душе  своего  возлюбленного
сожаление, что он потерял ее. Но она все-таки отдается, не правда ли,  и
сожаление смягчено каплей удовлетворения. Я  сумею  добыть  из  растений
искусственного сада гораздо более сильный яд... Один из  нас,  наверное,
умрет от него, будем надеяться, что, по крайней мере, один. И пусть бюст
того, кто останется, будет еще раз увенчан цветами, как тогда. Пусть  он
опять стоит перед ним и любуется собой и своей победой!
   Герцогиня принудила ее пойти дальше.


   С седьмого июня лагуну окутали тяжелые испарения. Неподвижный влажный
и горячий воздух давил грудь. Все предметы казались скользкими на ощупь.
Набережная была полна томящихся людей, освежавших себя мороженым.
   Герцогиня встретилась с Мортейлем; он сказал:
   - Я хочу немного освежиться перед тем, как отправиться к Проперции.
   Она заметила, что на нем визитный костюм.
   - Проперция пригласила вас?
   - Да... пригласила, если угодно употребить это слово.
   - Я, кажется, понимаю вас и я говорю вам: берегитесь.
   - Что вы  хотите  сказать?  Прежде  всего  я  следую  вашему  совету,
герцогиня. Вы, конечно, поверите мне, что иначе я  наложил  бы  на  свои
уста печать молчания. Но если я соглашаюсь на свидание, на которое  меня
зовет Проперция, то  именно  потому,  что  вы  советовали  мне  смягчить
чувства бедной женщины.
   - Посредством... ночи любви.
   - Добрая Проперция, как мало значения имеет для меня ее ночь любви. К
тому же я жених... Но если бы я мог обсудить положение  вещей  со  своей
невестой, - есть вещи, о которых не  говорят  с  молодыми  девушками,  -
Клелия, конечно, оказалась бы  достаточно  свободной  от  предрассудков,
чтобы одобрить мой образ действий. Она пожертвовала бы своими правами  -
я убежден в  этом,  -  чтобы  видеть  бедную,  великую  Проперцию  более
спокойной и счастливой. А ведь в моей власти, не правда ли,  сделать  ее
более спокойной и счастливой.
   - Как счастливы вы сами! - воскликнула герцогиня. -  Вы  внушили  уже
Проперции Понти целый ряд образов полной  отчаяния  страсти.  Теперь  вы
вызовете  на  свет  творения  ликующей,  удовлетворенной  любви.  Вы   -
избранник, вдохновляющий величайшую художницу наших дней!
   - Вы думаете?
   - И вы заслуживаете этого, - прибавила она, и ее  насмешка  была  так
замаскирована, что Мортейль покраснел от удовольствия.
   Несколько дней спустя она опять увидала его в мастерской скульпторши.
Комната была полна посетителей, восхищавшихся законченным  барельефом  с
бурным хороводом проклятых любовников. Мортейль сидел один,  сгорбившись
и задумавшись. Очевидно, он провел бессонную ночь,  глаза  его  казались
стеклянными. Он часто вставал и, держась неестественно прямо, подходил к
Проперции, не обращавшей  на  него  внимания.  Она  не  показывала,  как
обыкновенно, свое творение молча; в этот  день  она  была  красноречива.
Случайные гости слушали ее, и им казалось,  что  сам  мрамор  говорит  с
ними. Они переглядывались, изумленные тем, как глубоко они наслаждаются.
Никто не обращал внимания на тщательно  отделанные  замечания  Мортейля.
Герцогиня бросила на него взгляд; в своем страхе он тотчас же избрал  ее
поверенной.
   - Это глупо. Я в самом деле кажусь себе чем-то вроде прокаженного,  -
пробормотал он.
   Он овладел собой.
   - Что вы хотите? Неудачный день. Проперция подвержена настроениям.
   Но в следующий раз она застала ту же картину. Она осталась до  конца.
Мортейль выскользнул из комнаты вслед за остальными. Герцогиня сказала:
   - У него очень подавленный вид. Что вы сделали с ним? У  него  глаза,
как горячее стекло.
   - О, -  медленно  произнесла  Проперция.  Она  прошлась  по  обширной
мастерской,  лихорадочно-бледная  и  напряженная,  как   будто   за   ее
движениями все еще следили пятьдесят  любопытных  глаз.  -  С  недавнего
времени, со времени нашей  странной  ночи,  он  видит  новую  Проперцию,
которой не  видят  другие.  Он  пользуется  всякой  возможностью,  чтобы
подойти ко мне и шепнуть мне что-нибудь, и я все еще чувствую  на  своем
обнаженном  теле  его  желание,  точно  прикосновение  теплых,   влажных
пальцев.
   - Разве ваша ночь была такой странной?
   - Спросите его. Он еще не оправился от испуга. Я позвала  его.  Когда
он раздвинул портьеры моей комнаты, он увидел меня совершенно  нагой  на
диване между подушками и мехами. Я была очень хороша.  В  первый  раз  в
жизни  чувствовала  я  в  своем  теле  то  высокое  искусство,   которое
обыкновенно высекаю из мрамора. Свечи стояли наискось надо мной:  голова
и шея были откинуты назад и лежали в полумраке. Нижняя  часть  ног  тоже
исчезала в тени. Но на тело, с груди до  колен,  падал  золотисто-желтый
свет. Вокруг меня в полутьме сверкали золотые крапинки на  черном  газе.
Золотая парча за моими плечами мрачно горела. Одну руку я подложила  под
волосы. Мускулы ее широко распластались. Морис различал бархатистые тени
под мышками. Округлив бедро, я повернулась к нему, когда он  вошел:  ему
было страшно.
   Я ждала его,  не  говоря  ни  слова,  и  спокойно  наблюдала  за  его
движениями. Его дыхание коснулось моей груди; я  не  могла  помешать  ей
стать теплою, так как его дыхание жгло. Он оживлял  меня  сначала  своим