Наконец, она встретила обоих у Якобуса, в его мастерской на Кампо Сан
Поло. Кроме них, не было  никого;  художник  познакомил  ее  с  синьорой
Джиной Деграндис и ее сыном Джиованни.
   - Как поживаешь? - спросила герцогиня мальчика.
   - Мы друзья, - пояснила она, обращаясь к матери с просьбой  разрешить
эту дружбу. Синьора Деграндис была безмерно  счастлива.  Она  не  хотела
верить доброте этой прекрасной незнакомой женщины. Она  робко  протянула
руку и лишь мало-помалу овладела собой и разговорилась;  ее  застенчивая
грация указывала на тяжелое и одинокое прошлое. "Кто  она?"  -  спросила
себя герцогиня после первых ее слов, перебирая в памяти  образы  прежних
дней.
   Якобус обвил рукой шею мальчика  и  подвел  его  к  свежему  полотну.
"Смотри хорошенько", - сказал он и сильными штрихами набросал  несколько
голов.
   - Кто это?
   - Я.
   - А это?
   - Мама.
   Мать стояла сзади, испуганно улыбаясь.
   - Есть ли у него талант?
   Якобус весело засмеялся.
   - Со мной у него будет талант!
   И он играл тонкой рукой мальчика.
   - Нино, будь внимателен, - шепнула мать, - это твой первый урок.
   Ее голос прерывался от тайного благоговения.
   - Великий художник принимает участие в тебе.
   - Пожалуйста! Мы не тщеславны, правда, дружок, -  воскликнул  Якобус,
набрасывая углем такую забавную рожу, что мальчик  громко  расхохотался.
Герцогиня с любовью и жалостью смотрела на мать. Она думала:
   "Если бы этот юный Иоанн не имел такой наружности, как  один  из  его
флорентинских братьев четыреста лет тому назад, и если бы у него не было
этого открытого взгляда, - была ли бы тогда речь о его таланте?  Как  он
стоит, заложив руки за  спину?  У  него  совершенно  нет  желания  взять
карандаш в руки. Он с любопытством и удивлением  смотрит,  какие  фокусы
проделывает знаменитый художник".
   Синьора Деграндис думала:
   "Какая милая эта герцогиня Асси, - какая милая и какая  красавица!  С
тех пор, как она здесь, маэстро находит у моего  сына  талант.  Она  как
будто принесла его с собой!"
   Мальчик указал головой на герцогиню.
   - Почему вы не рисуете и эту даму?
   - Я нарисовал ее давно, - ответил Якобус.
   - La duchesse Pensee, - сказала синьора  Деграндис  с  таким  горячим
восхищением, как будто  герцогиня  сама  была  творением  руки  мастера.
Блестящие  глаза  бледной  женщины,  без  устали  вперялись   в   резные
канделябры, выложенные мозаикой ящики  и  затканные  сложными  рисунками
материи,  которые  лежали  на  них,  темно-красные  и  трагичные,  точно
пропитанные кровью старых  королей-героев.  Она  боролась  с  каждой  из
картин, прежде чем та отпускала ее, и спешила к следующей в лихорадочной
тревоге, как бы не упустить чего-нибудь прекрасного. Ею овладел припадок
кашля. Она при помощи носового платка насильно заглушила  его  и  с  еще
влажными глазами вернулась к здоровым, не знающим угрозы  смерти  вещам.
"Bello!" - сказала она, и это слово обняло мир.
   Она призналась герцогине, что не знает в Венеции ни одного  человека.
Она вращалась только среди произведений искусства, и только ради друзей,
которые у нее были среди них, она жила в этом городе.
   - И вы хотите добиться от картин и статуй, чтобы они стали друзьями и
вашему сыну, не правда ли, синьора Джина? Я сама хотела бы  вкрасться  в
число этих тихих друзей. Вы придете оба ко мне? Обещайте мне это.
   Джина обещала. Она с первой же минуты вся отдалась новой подруге. Она
разочаровалась в людях,  созналась  она;  ее  бедная  тоска  по  доверию
сегодня впервые отважилась приоткрыть один глаз.
   - Ах! Я хотела бы оградить Нино от их насилий. Пусть  каждое  из  его
представлений будет прекрасной картиной, каждая из его  мыслей  ведет  в
царство искусства. Как вы думаете, это удастся, герцогиня?
   Герцогиня, не отвечая, наблюдала, как мальчик смотрел в окно,  поверх
руки художника. Его глаза были  ясны  и  открыты  навстречу  жизни;  его
слабую шею прорезывали голубоватые линии.
   - И потом он дитя больной матери, - тихо сказала Джина.
   Герцогиня все  еще  разглядывала  его.  Вдруг  она  не  могла  больше
сдерживаться и горячо потребовала:
   - Позвольте ему жить, жить, сколько в его силах.
   - Но почему бы и не в качестве художника, - прибавила она. - Нино, не
правда ли, ты хочешь стать художником. Как  счастлив  будешь  ты,  когда
твои творения пронесут твое имя по всему свету.
   Нино с удивлением посмотрел на нее.
   - Я хотел бы лучше сам пронести его по всему свету,  -  возразил  он,
покраснев.
   - А бессмертие, мой милый, что скажешь ты о нем?
   Мальчик гордо покачивался на каблуках:
   - Странствующие рыцари все бессмертны.
   - Браво! - воскликнул Якобус. - Вот тебе моя рука.  Мы  оба  из  дома
Quichotte de la Mancha... Бессмертие! - повторил он со смехом, в котором
чувствовалась горечь. Он вложил руку Нино в свою и  нагнулся  к  нему  в
своем камзоле времен Ренессанса - бархатном, с  шелковыми  рукавами.  На
шее у него было белое жабо, на носу - очки. Нагнув  голову,  он  смотрел
поверх них, сурово и испытывающе  и  всегда  неудовлетворенно.  Седеющий
вихор свешивался ему на лоб. Герцогиня, пораженная,  спросила  себя,  не
таким ли будет и Нино в сорок лет. У нее даже явилось желание, чтобы это
было так. Затем  она  заметила,  что  у  художника  и  у  мальчика  была
одинаковая короткая, своевольная  верхняя  губа;  это  наблюдение  почти
испугало ее.
   Мать и сын простились. Якобус попросил герцогиню:
   - Не оставляйте меня  теперь  одного.  Вы  говорили  о  бессмертии  и
напомнили мне этим мои старые глупости.
   - Какие глупости? - спросила  она,  опускаясь  в  источенное  червями
кресло с ярко вычищенными ручками и благородными формами.
   - Прежде всего, глупость - вздумать продолжать могучую грезу тех, кто
жили за четыреста лет до нас.
   Он ходил перед ней взад и вперед.