государства, хранил в тайниках  души  такую  свежесть  чувств,  что  она
непроизвольно выливалась в слова. Впервые он растрогал Терра.
   У Гуммеля были свои горести.  Молодая  певица,  которой  нечего  было
больше желать в смысле  успеха,  привела  из  галереи  какого-то  седого
человека и представила его публике. Его тяжелые башмаки  слишком  громко
стучали по паркету. Когда он стоял посреди гостиной в потрепанном черном
сюртуке, упиваясь шумом аплодисментов, на его привычном к страданию лице
отражалось больше страха,  чем  счастья.  Вот  он,  успех,  на  ожидание
которого ушла целая человеческая жизнь. Наконец-то его романсы  пропеты.
Девочка, вкусившая уже славы, милостиво познакомила с ней и  старца.  Он
кланялся, из  глаз  его  катились  слезинки...  А  Гуммель,  завоевавший
единодушное признание во всех немецких театрах, даже в лице изменился от
этого зрелища. Терра подумал: "Вот его знаменитое сострадание".
   - А я-то? - заговорил Гуммель. - Хоть бы один-единственный раз  такое
блестящее общество богатых мужчин и  прекрасных  женщин  собралось  лишь
затем, чтобы сделать меня счастливым на одну ночь!
   - Это я уже  слышал  от  вас  при  совершенно  иных  обстоятельствах.
Неужели с тех пор ничего не переменилось?
   - Нет. Ничего! - ответил Гуммель, как бы оправдываясь.
   В это время к ним подошла госпожа Беллона Кнак-Мангольф. Ей во что бы
то ни стало нужно было потребовать объяснения у Гуммеля.
   - Я ваша поклонница, господин Гуммель.  -  Руки  подняты  под  прямым
углом, ладонями вперед. - Именно потому я считаю себя вправе спросить  у
вас, как это надо понимать? У вас всегда все только для бедных людей,  а
богатых вы не жалуете. Как это надо понимать? - допрашивала она  свысока
и с обиженной гримаской.
   Перед  Терра  внезапно  очутился  молодой  Шеллен  и,  расшаркиваясь,
сказал:
   - Поздравляю. Я первый? - И так как Терра точно  онемел:  -  Как  же,
совещание рейхсканцлера с депутатами... - Он сам перебил себя: - Чего вы
гримасничаете, господин депутат? Это явный успех.  Вы  -  герой  вечера.
Пришлите мне ваш портрет для газеты. И, пожалуйста, помните, что  я  был
первым.
   Тут стали подходить и другие.
   Правда ли, что Ланна взял курс на гуманность? Терра бросало то в жар,
то в холод. Вот оно решение! И пришло оно в  самый  неожиданный  момент,
посреди хаотического разгула тщеславий, злобствований, борьбы за  ложные
взгляды, борьбы за ничто. Оно пришло в недобрый час; а какой  час  может
быть лучше? В минуту решения  Терра  раскаялся  и  в  борьбе  и  даже  в
победе... Совещание, к  которому  присоединились  еще  многие  депутаты,
заняло территорию вплоть до третьей гостиной. Кто подслушивал,  разносил
дальше слова: "отмена смертной  казни",  повторяя  их  как  долгожданный
приговор судьбы. И в самом деле,  это  встречали  как  приговор.  Терра,
которого  дружеские  рукопожатия  втянули  в  центр  толпы,  видел,  как
побледнели некоторые лица, он  встречал  взгляды,  застывшие  от  злости
Издали на него глядели в упор глаза Алисы Ланна, его врага в этот час.
   Кое-кому из менее крупных политических деятелей стало не по  себе  от
зависти. Кнак, наоборот,  допытывался  у  Шеллена,  правда  ли  это.  "В
Пруссии становится интересно", -  ответил  отпрыск  газетного  треста  и
указал на Терра, которого окружили дамы - Швертмейер, Блахфельдер, самые
"сливки". Тогда и Кнак кивнул ему издали, как  ближайший  друг,  который
давно единодушен с героем дня. И даже  граф  Гаунфест  не  устоял  перед
успехом, он строил Терра глазки. Только банкир Бербериц смотрел на  него
критическим взглядом, исполненным грусти. Вот какова была  обстановка  к
моменту прихода Мангольфа.
   - Как ты чувствуешь себя на вершине успеха? -  спросил  он  сердечным
тоном. Терра огляделся по сторонам, незаметно скривил  рот;  они  поняли
друг друга. Успех ничего не стоил, он  был  обесценен  этими  пошляками,
которых ничто не волновало, кроме  успеха  как  такового.  Ни  идея,  ни
человек, - только успех. Неутомимая погоня завлекала всех...
   - На одну минуту! - попросил Мангольф; и когда  ему  удалось  отвести
друга в сторону: - Мужайся, дорогой Клаус, твой успех основан на  ложном
слухе.
   Терра вздрогнул всем телом.
   - Жестоко, правда? - сказал друг еще сердечнее.  -  Что  почести!  Их
можно презирать, Но когда их едва успеешь  вкусить  и  они  превращаются
в... ты сам увидишь, во что... К чему эта  шутка?  -  спросишь  ты.  Да,
таковы шутки Ланна. Ты его наперсник, потому ты его и не  знаешь...  Как
мог он думать об отмене смертной казни, когда он прекрасно знает, что  в
таком государстве, как наше, вообще ничего не отменяется? Но  на  случай
непредвиденной   высочайшей   прихоти   он   иногда   пускает   в    ход
безответственные слухи.
   - Понимаю, дорогой Вольф. На самом же деле  он  потчует  моих  коллег
охотничьими рассказами.
   Но друга это не смутило.
   - Нет, он не враль. Он заключает с твоими коллегами сделку. Разве это
не самое существенное? Депутаты  будут  получать  суточные  даже  в  том
случае, если рейхстаг отдыхает половину сессии. Не называй это подкупом,
это просто деликатное оружие против оппозиции,  собственное  изобретение
Ланна.
   - В Пруссии становится интересно, - сказал  Шеллен,  у  которого  был
тонкий слух.
   - Я ни одной минуты не сомневаюсь, дорогой Вольф, что тебе  доставило
искреннее удовольствие открыть мне глаза, - заключил Терра.
   Мангольф пожал плечами и отошел. Ланна окончил свои  переговоры;  ему
пришло в голову просить Альтгот, чтобы она спела;  его  приятельница  не
должна остаться в тени из-за успеха молодой певицы. Альтгот увидела, что
все двинулись к ней, она испуганно  запротестовала;  но  ее  благодарный
взгляд искал Ланна. Только ему свойственна  такая  чуткость!  Она  спела
балладу.
   - Голос сохранился хорошо, но дикция плохая, - сказал кто-то, на  что
Шеллен привел ее слова: "Король с Клемансо сидели у Ритца..."
   Терра стоял, покинутый всеми, и  Гуммелем  в  том  числе;  даже  граф
Гаунфест перестал строить ему глазки. Политические деятели, которым было
не по себе от его успеха, смотрели на него теперь с недоверием,  как  на
авантюриста. Они  уже  снова  вступили  в  подозрительные  переговоры  с
плешивым племянником Кнака. А  сам  Кнак,  восхищенный  голосом  певицы,
повернулся к Терра спиной. Толлебен не удостоивал его своим злорадством,
как не удостоил и поздравлением. В умных глазах графини Ланна  светилась
насмешка; и даже глухие придворные дамы что-то расслышали;  они  кричали