Леопольд мне не позволяет. Но когда у меня уже будет флот, я поеду...  я
не скажу, куда, не волнуйтесь,  Леопольд...  и  напрямик  поставлю  свои
условия.
   - Боже мой, что же это такое! - обратился Терра к Ланна.
   - Браво! - воскликнул  обер-адмирал  фон  Фишер.  -  Старый  приятель
Пейцтер не обрадуется.
   - Просто до гениальности!  -  воскликнул  Пильниц.  Слова  "гений"  и
"личность"  носились  в  воздухе;  только  Тассе   держался   строго   и
скептически. Он требовал немедленных действий:
   - А то плохо вам придется, ваше величество, коварная сволочь опередит
нас!
   Ланна, несколько поодаль от императорского углового  дивана,  охранял
подступы.
   - Ах, если бы вы знали, что только мне не приходится предотвращать! -
ответил он депутату.
   - И вам это удается? - спросил Терра.
   Но тут вслед за Тассе послышался новый голос:
   - Один французский депутат заявил,  что  он  считает  дипломатическим
идеалом союз между Францией, Англией и Россией. Человек этот удивительно
провидит будущее, - уверенно прозвучал голос, старательно выговаривающий
каждое слово. Император взглянул на говорившего.
   - И вы, видимо, тоже, господин помощник статс-секретаря  Мангольф?  -
спросил он с изумлением, без  обычной  агрессивности  в  тоне.  Мангольф
слегка поклонился.
   - Я прошу всемилостивейшего разрешения почтительно напомнить  о  том,
что один из английских министров уже хлопочет о сближении  с  Россией...
Это вполне понятно с его точки зрения, - прибавил он,  в  то  время  как
император встал.
   -  В  следующий  раз  я  за  это  чокнусь  с  Пейцтером,  -  пообещал
обер-адмирал. - Тогда у нас обоих окажется больше судов, чем требуется.
   Остальные,  по-видимому,  тоже  способны   были   только   радоваться
предполагаемым  козням  против  Германии.   Серьезным   оставался   один
император. Ему явно было не по себе, он хотел уже  выйти  из  круга,  но
остановился в нерешительности и сказал:
   - Но ведь это может привести к войне.  Я  не  согласен.  Не  имею  ни
малейшего желания. "Хорошенькая история", как  говорит  Бербериц,  -  он
явно пытался превратить все дело в шутку.
   - Слово за мной, - прошептал Терра,  дрожа  от  возбуждения.  -  Ваше
сиятельство,  сейчас  мой  черед,  я  не  имею  права  упустить  случай.
Представьте меня! - Но на лице рейхсканцлера он не прочел согласия: -  Я
понял  вас,  вы  со  свойственной  вам  заботливостью   подвергли   меня
испытаниям, чтобы с помощью уроков света подготовить  к  этой  последней
борьбе. Дайте же мне теперь  возможность  выдержать  ее!  Пусть  в  моем
ничтожном  лице  перед  вами  предстанет   человечество,   борющееся   с
жестокостью  судьбы.  Рейхсканцлер  граф  Ланна,  предоставьте  мне  эту
возможность!
   Император сразу же отказался от своей попытки обратить все в шутку, в
мрачном синклите генералов, пангерманской братии и штатских  никто  даже
не улыбнулся, никто не выразил ни малейшей склонности  к  веселью.  Нет,
они настроены вполне серьезно. Император надул губы, повел плечами  -  и
сам прервал томительное молчание:
   - Чего же вы от меня хотите?  Чего  можно  добиться,  кроме  каких-то
дурацких побед, а на что  они  мне  нужны?  Я  и  без  них  обойдусь!  -
Молчание. Тогда он перешел на торжественный и строгий тон. - Кроме того,
я несу ответственность перед моим создателем.
   На это возразить было трудно. Всем оставалось только вздохнуть.


   Рейхсканцлер решил,  что  его  повелителю  будет  по  душе  некоторое
разнообразие; он схватил Терра за плечи и выдвинул его вперед.
   - Ваше величество встречает  глубокое  понимание  и  особо  пламенное
почитание  у  молодежи,  -  сказал  он  назидательно  и  вместе  с   тем
дипломатично. -  Вашему  величеству  это  вряд  ли  будет  неприятно.  В
"Фаусте", у нашего Гете, сказано: "Всего милее мне румянец  свежий  щек,
Для трупа хладного в душе моей нет места", - язвительно бросил  Ланна  в
сторону беспокойных стариков. Ему нечего было бояться, что кто-нибудь из
них бросит ему в лицо: Мефистофель!
   Император облегченно засмеялся и даже спокойно отнесся к  назойливому
субъекту, который, как совесть,  докучал  ему  весь  вечер.  Прежде  чем
Терра, не отнимая рук от  груди,  выпрямился  после  глубокого  поклона,
Ланна успел сообщить императору, что депутат и помощник  статс-секретаря
- школьные товарищи.
   - Ваше величество, вот вам живое доказательство того, что  при  таком
мудром правлении, как ваше, и  при  нашей  совершенной  системе  каждому
таланту открыт свободный путь. Из  предшественников  вашего  величества,
пожалуй, один только Людовик Четырнадцатый  умел  так  же  по-королевски
беспристрастно выбирать себе слуг.
   Как монарх, так и государственный муж, по-видимому, придавали моменту
важность исторического события. Каждому хотелось  быть  его  свидетелем.
Те, кого Ланна удалил, снова придвинулись. На всех лицах  была  написана
напряженная торжественность. Даже приближенные,  те,  что  смеялись  над
еврейскими  анекдотами,  застыли  один  за  другим,  словно  фигуры   на
официальных картинах.
   Рейхсканцлер произносил слова для потомства, а монарх с каждым словом
становился благосклоннее. Когда отзвучало последнее, он устремил  взгляд
на склоненного в выжидательной позе депутата.
   - О вас я кое-что знаю, - резко, но снисходительно.
   -  Ваше  величество,  соблаговолите  милостиво  выслушать   меня,   -
заговорил Терра, не отнимая рук от груди. - Бог свидетель, что я никогда
не позволил себе ни одного поступка  или  мысли,  которые  не  имели  бы
единственной и твердой цели - содействовать, в меру моих ничтожных  сил,
славе  и  могуществу  вашего  императорского  величества.  -  Голос   то
нарастал,  словно  неудержимо  вырываясь  из  сердца,   то   замирал   в
глубочайшем смирении. Император был, видимо, заинтересован как  техникой
речи, так и ее содержанием. Он ожидал продолжения.
   - В полном сознании своей вины, я каюсь перед вашим величеством,  что
однажды необдуманно взял на себя защиту бастующих рабочих.  Помыслами  я
был чист. Увлекли меня  молодость  и  духовная  гордыня,  которая  часто
выступает на сцену там, где знаниям не соответствует  ни  имущественное,