psqqjhu,  по привычке, надежды более. Артели свои Семенов развозил
по  всему  побережью  Приморья, и на Сахалине южном  капусты  было
множество. Но Андрею повезло, недалеко отправили, в залив Стрелок.
Построили  рабочие себе балаганы, лапника наземь елового-пихтового
настлали,   застелили  брезентом,  вот  и   устроились.   Где   по
мелководью,  где под воду ныряли корейцы с серпами,  а  на  берегу
длинные листья анфельции укладывали на козлы для просушки. Потом в
плотные тюки упаковывали и шаландами в город отправляли, а  оттуда
уже  в Китай и Японию. Работа тяжелая, совсем Андрей тощим стал  и
солнцем  прожаренный. Но платил Семенов хорошо, в два раза больше,
чем Андрей зарабатывал на строительстве дороги.
К  концу октября, когда совсем уже холодно стало, выбрались они  в
город.  Семенов  дал расчет, но остался Андреем доволен,  звал  на
следующий  год на прежнее место работать. На зиму же  у  него  для
Андрея  работы  не  было.  Побродил  он  по  городу,  опять  везде
потыкался,  но  без  особого старания. По дому  соскучился.  Потом
сходил   к  Кунсту  и  Альберсу  на  Мальцевскую,  накупил   обнов
братовьям,  шаль  цветастую матери, сапоги  добрые  бати,  а  себе
тульскую  гармонику, девок к себе в Ивановке приваживать,  и  снес
все  добро  в  Матросскую слободку, чьи улочки  за  Гайдамаковским
оврагом  с  сопки к Морскому госпиталю у моря скатывались,  и  где
ночевал   он   у  бабы  Авдотьи.   Завтра  с  утра   решил   домой
отправляться,  а вечером с товарищем по капустному промыслу  зашли
пиво   попить  в  трактир  "Петербург"  обшарпанный,  там  же,   в
Матросской  слободке.  Без  особого желания  Андрей  согласился  в
трактир  идти. И накурено там, и воздух спертый, от чего  назавтра
голова болит, и тоска, и матерно, да и драки без конца вспыхивают,
приходится унимать соседей. Но не откажешь же товарищу. Не к лицу,
не по-мужски выйдет.
Пришли пораньше, пока рабочие с механических мастерских и служивые
из флотского экипажа не нахлынули, заняли удобный угол, за фикусом
разлапистым в кадке, здесь покойней было, и пива заказали  дюжину.
По  первой  кружке  залпом выпили, с жадностью, недолго  посидели,
внутрь  себя  блаженству прислушиваясь, по  бутерброду  с  кетовой
икрой сжевали и за второй потянулись. Но тут Андрей ощутил на себе
взгляд  из  другого  угла,  тоже фикусом загороженного.  Отпил  он
полкружки недовольно, мешали ведь, поставил на стол и вгляделся  в
соседний  угол. А оттуда скалил зубы сквозь бороду Матвей  Буяный.
То-то  радости было. И по груди поколотили кулаками друг друга  и,
обнявшись,  по  спинам  тузили, и расцеловались  даже  от  полноты
чувств. Матвей тоже был с товарищем. Съехались они со своим добром
за один стол, "пьянковки", которую только в Матросской слободке  и
подавали, принести велели и пир продолжили. Матвей Буяный принялся
расспрашивать Андрея о житье-бытье, вспоминал старых товарищей.
-  Разбрелись  кто  куда,  на железке осталась  самая  малость,  -
отвечал  Андрей  и рассказывал, как лето проработал  на  заготовке
морской капусты купцу Семенову.
- А сам-то ты как поживаешь? - осторожно спросил он.
Матвей  был  уже в подпитии, язык развязался, но еще пытался  себя
контролировать.  Немного недоговаривал, туману напускал,  а  потом
вынул  из  кармана  пиджака  и  на стол  положил  большой  круглый
полупрозрачный камень с темной веточкой в середине.
- Вот, полюбуйтесь!
Андрей  взял  камень, тяжелым он ему показался. А  веточка  желтой
была и блеснула золотом.
- Да, да, - видя Андреево удивление, кивал Матвей, - Золото!
- Так ты в старатели подался?
-  Как  сказать, - замялся Матвей Буяный. - Лето я у староверов  в
Осиновке,  что  на  Чехезе, работал. Серьезные  мужики,  в  работе
спуску  не  дают,  но  платили хорошо. Крепко  живут,  все  у  них
qonphrq. Баловства не допускают. Но тут их добру позавидовали,  да
в   деревню   малороссов-переселенцев  и  прибавили.  Были   среди
малороссов  мужики и справные, но много и вздорных человечков.  По
каждой  малости в крик, драки устраивают, на чужое  зарятся.  Весь
порядок  порушили.  Пристав  стал  наведываться,  мне  приходилось
прятаться.  Да  и  староверам надоела эта маята,  подались  они  в
Петропавловку на Даубихэ.
Петропавловку Андрей знал, это недалече от Ивановки, там староверы
селились издавна.
-  А  я им кто? - продолжал Матвей, - работник нанятый. И пришлось
мне  идти  на  все  четыре стороны. Ведь и деваться-то  некуда.  В
Никольском  не  укроешься - все на виду. Благо товарища  встретил,
год  вместе  бубны  били на каторге. А до этого  он  на  Соколином
острове уголь рубил, повидал многое.
Соколиным островом люди Сахалин называли, место страшное.
В  том товарище Андрей признал спутника Матвея после его побега из
каторги и лупцевания Кирилловича-десятника.
- Вот он-то мне этот камешек и показал.
Товарищ Матвея, тоже в крепком подпитии, улыбался благостно, и все
порывался отнять и спрягать камешек.
- Место, говорит, знаю, где золото водится. И камень оттуда. Зовет
на будущее лето в старатели.
И товарищ Матвея, Корж по прозвищу, заплетающимся языком, но очень
возбужденно, принялся таинственно шептать о богатствах,  в  горных
таежных речушках Южно-Уссурийского края таящихся. Рассказывал он о
своих   друзьях,   сказочно  разбогатевших   за   лето-другое,   о
самородках,  градом сыплющихся с мха таежного, о золотом  песке  в
речных  песчаных отмелях, о шурфах, из которых золото  выбрасывали
лопатами.
- Что-то ты на богача похож не особенно, - усомнился Андрей.
-  А  это видел? - привел Корж довод решающий, и покатил по  столу
речную кварцевую гальку.
Веточка золота казалась внушительной.
Потом   к   ним  четыре  красавицы,  шлюхи  трактирные  попытались
пристроиться,  учуяли,  видимо, что денежки,  хоть  и  немного,  у
мужиков  водятся.  Да Матвей на них рявкнул,  брысь,  мол,  они  и
обиделись,   матом   ответили,  вполне  профессионально.   Недаром
обслуживали  Матросские  улицы. Отошли и  недалече,  через  столик
устроились, графин морсу заказали, клиентов ждать денежных.
Долго  сидели они еще в трактире, набрались допьяна, но условились