неизбежны. Велеть директорам делать то, делать се  и  при  этом  извлекать
прибыль - на это министр рассчитывать  не  может.  Если  мы  хотим,  чтобы
организация как минимум ничего не теряла, а то и приносила  хоть  какой-то
доход, директорам надо развязать руки.
   По сути, наша форма представительного правительства такова, что  вопрос
этот  быстро  не  решить.  Форма  эта  предлагает  нам  два  конкурирующих
политических  курса.   Консерваторы   считают,   что   национализированная
промышленность должна  завоевывать  себе  право  на  жизнь  деньгами,  как
минимум не быть убыточной, а если надо,  давать  серьезный  бой  свободным
предпринимателям.  Социалисты  же  утверждают,   что   национализированные
предприятия имеют право на потери, а возникающий при этом дефицит не имеет
большого значения. В конце концов политика социалистов возьмет  верх.  Уже
берет,  и  потери  год  от  года   становятся   все   ощутимее.   Субсидии
национализированным предприятиям - в числе прочих  катаклизмов  -  изрядно
пошатнули всю нашу экономику.
   Монополии - национализированной или нет - присущ еще  один  недостаток.
Дело в том, что большой организации  приходится  терпеть  массу  неудобств
из-за одного своего  размера.  Возьмем  для  примера  одно  из  крупнейших
слияний нашего времени, приведшее к созданию министерства обороны.  У  нас
было три национализированные службы, которые прямо боролись  за  власть  и
деньги и косвенно - за  дело.  Тогдашнее  правительство  решило  пойти  на
слияние,  имитируя  Пентагон;  кстати  говоря,  в  Пентагоне   аналогичный
эксперимент с треском провалился. Расходы на управление  солидно  возросли
уже в первый год. Мы испытываем очевидную и безотлагательную потребность в
пехоте, но мы имели глупость расформировать славные  полки  с  героической
историей, и сейчас нам их очень недостает.  Теперь  вместо  штыков  у  нас
чиновники и системы хранения документов, кочующие из  кабинета  в  кабинет
справки  и  затяжные  чаепития.   Перед   лицом   бесчисленных   и   легко
предсказуемых чрезвычайных обстоятельств мы приняли удивительное решение -
создать гигантский штаб и управлять из него войсками, которых у нас больше
нет, и крейсерами, которые некем укомплектовать. Кризис-другой -  и  толпе
истеричных  бунтарей  будет  противостоять  наш  последний  стратегический
резерв (может быть, лейб-гвардейцы).
   Впрочем,  размер  не  главное  -  монополии  не  сочетаются  с   формой
представительного правительства, какое мы создали  и  пытаемся  сохранить.
Отождествляясь с государством, монополии превращаются в орудие официальной
политики, и в один прекрасный  день  выясняется:  большинство  избирателей
работают непосредственно на  государство.  А  это  меняет  всю  природу  и
государства, и общества. Это,  по  сути  дела,  означает:  государственные
служащие будут голосовать за себя, за то, чтобы их как можно дольше  никто
не трогал. И тогда выбор невелик: либо диктатура, либо полный крах.


   ПОВЕЛИТЕЛЬНОЕ НАКЛОНЕНИЕ

   Наши представления о власти проистекают из поклонения отцам, это  легко
доказать: посмотрите, как мы почти во всех языках называем  наши  святыни.
Молодые довольно долго пребывают в зависимости от родителей - так заведено
у людей. Отец для нас так много лет -  главный  защитник  и  учитель,  что
подчинение  ему  становится  привычным;  вырабатывается  из  поколения   в
поколение уважительное отношение к старшинству как  к  таковому.  Подобную
почтительность к отцу семейства традиционно выказывает и мать. Впрочем, ее
отношения с отцом куда сложнее, ибо в выживании родовой общины или племени
женщины играют более важную роль, чем мужчины. В общем же, отец  властвует
над всей группой, и чувство  подчиненности  у  детей  прочно  основано  на
здравом смысле и традициях. Их отношение к власти включает в себя три ярко
выраженных элемента: восхищение отцовской мудростью и мастерством;  любовь
к тому, кто как минимум помогает ребенку выжить,  и  боязнь  наказания  за
непослушание. Из этих трех элементов и складывается  ощущение  надежности.
Особенно важен элемент страха, ибо, если ребенок не боится отца, ему  вряд
ли придет в голову, что его отца боится кто-то другой. А какой  же  защиты
ждать от человека, которого никто не боится?
   По  мере  разрастания  общества  идея  отцовства  перерастает  в   идею
царствования. Издревле человечество знало монархию двух типов: подвижную и
статичную. Глава племени скотоводов, вечно кочующих с места  на  место,  -
это  настоящий  вожак,  он  определяет  маршрут,  назначает  день  похода,
выбирает место для стоянки. Правитель в среде землевладельцев - это скорее
священник, когда надо он обращается к богам с ходатайством о ярком солнце,
когда надо - о дожде. В мире и сейчас есть место для власти того и другого
типа. В годы второй мировой войны лорд Монтгомери  являл  собой  лидера  в
зоне боевых действий, а лорда Аланбрука вообще редко кто видел, но  власть
его  ощущалась  за  многочисленными  дверьми  Министерства  обороны.  Один
требовался для прямого, непосредственного руководства, другой  сражался  с
вышестоящими ведомствами, чтобы укрепить  наличный  состав  армии.  Власть
обоих  типов  -  примерно  одного  происхождения   и   в   обоих   случаях
подразумевает сочетание репутации и силы. Если репутация  утеряна,  вскоре
испаряется и сила. А если нет силы, то и никакая репутация не  выживет.  В
мире полно звучных титулов, полностью утративших свое  значение.  Впрочем,
так было всегда. Новыми можно считать лишь  наши  нынешние  сомнения  -  а
способна ли выжить сама власть?
   Власть  дала  трещину  после  женской  революции,  которая  началась  в
Британии и США  где-то  в  начале  двадцатого  столетия.  Юбки  обернулись
брюками, женщины пошли  учиться  в  колледжи,  получили  право  голоса,  и
казалось, что различия между полами по всем направлениям будут  сведены  к
минимуму. Но революция закончилась компромиссом и сумятицей. Получив право
на равенство в сферах, где испокон веков они подчинялись мужчинам, женщины
продолжали  главенствовать  и  там,  где  главенствовали  всегда.  И  если
джентльмен  перестал  быть  джентльменом,  то  дама  осталась   дамой,   в
результате (особенно в  США)  мужья  сдали  свои  позиции.  Была  утрачена
почтительность жены к мужу, та мудрость, которая  заставляла  ее  публично
признавать за мужчиной право на  окончательное  решение,  хотя  часто  это
решение жена нашептывала мужу заранее. Современные жены почти  не  владеют
этим искусством - внешне подчиняться, но играть при этом первую скрипку.
   Как  следствие  этой  перемены  во  взаимоотношениях  женщина  утратила
контроль над детьми.  В  викторианские  времена  мать,  чтобы  утихомирить
детей, прибегала к авторитету отца; этот авторитет  был  незыблемым,  жена
пестовала его, относясь к мужу с  нарочитой  почтительностью.  Современная
женщина пытается воздействовать на детей убеждением, а значит, необходимая
им надежность отсутствует с самого начала. В конце концов женщина начинает
тешить  себя  мыслью,  что  ребенка,  не  привыкшего  к  дисциплине  дома,