благоразумно  удалялась,  тем  более  что  этот  возвышенный  и  чрезвычайно
скромный человек робел в моем присутствии, оказывая мне  этим  незаслуженную
честь. Однако на третий или четвертый день он, собравшись  с  духом,  кротко
спросил меня, отчего при его появлении я  сразу  же  исчезаю.  Все  равно  я
никогда не посмела бы мешать их разговорам, но маркиза  сама  упросила  меня
не уходить и со свойственной ей прямотой объяснила, зачем я нужна. Слова  ее
прозвучали немного странно:
     - Мой сын - ипохондрик, - сказала она, - и мало похож на меня.  Сама  я
либо очень воодушевлена, либо глубоко подавлена.  Грустить  я  не  способна.
Мечтательные натуры меня даже раздражают.  Ипохондрия  моего  сына  огорчает
меня и тревожит, и никак я не могу взять ее в толк. Когда мы с  ним  вдвоем,
я всегда стараюсь  отвлечь  его  от  печальных  мыслей,  вечером  же,  когда
собираются человек пятнадцать - двадцать гостей,  он  замыкается  в  себе  и
дичится общества. Для того  чтобы  я  могла  по-настоящему  насладиться  его
умом - а это величайшее мое счастье, и единственное утешение в жизни, -  нам
не хватает  собеседницы,  притом  достойной  и  приятной.  Тогда  маркиз  не
поскупится на обаяние, уступив сначала вежливости, а после  бессознательному
кокетству. Такой уж он человек.  Обязательно  нужно  рассеять  его  грустные
размышления. Однако со мной он держится безукоризненно, так что у  меня  нет
ни права, ни желания вступать с ним в открытую борьбу,  а  при  собеседнице,
даже если она будет  молчать  и  только  слушать  его,  он  поневоле  станет
красноречив.  Ведь  многословия  он  не  любит,  так  как  боится   прослыть
педантом, но еще пуще  боится  углубляться  в  свои  раздумья  и  показаться
невежей. Посему, дорогая, вы окажете нам  обоим  огромную  услугу,  если  не
будете оставлять нас наедине.
     - А если, сударыня, - ответила я, - вам  нужно  поговорить  с  сыном  о
делах семейных, как быть тогда?
     И тут маркиза мне обещала, что в  этом  случае  она  предупредит  меня,
задав вопрос: "Не отстают ли часы?" "


III

                     Продолжение письма к госпоже Эдбер

     "Вчера вечером я уснула и  не  дописала  письма.  Сейчас  девять  часов
утра, с маркизой я увижусь в полдень, так что у меня много времени и я  могу
кое о  чем  тебе  рассказать,  дабы  ты  полностью  уяснила  мое  теперешнее
положение.
     Маркиза, по-моему, я описала довольно  живо,  и  ты  можешь  без  труда
представить его себе. Чтобы удовлетворить твое  любопытство,  я  опишу,  как
протекают дни в этом доме.
     Первые две недели было немного трудно. Теперь, когда дела  поубавилось,
я это понимаю. Ты знаешь, что я не умею сидеть сложа руки, что за  последние
шесть лет привыкла к постоянным хлопотам. Здесь же,  увы,  не  надо  убирать
комнат, сто раз на дню сновать взад-вперед по лестницам, гулять и  играть  с
детьми. Нет даже собаки, с  которой  можно  побегать  и  порезвиться  самой.
Животных маркиза терпеть не может. Раза два в неделю она  выходит  из  дому,
садится в карету и едет прогуляться по Елисейским  полям.  Маркиза  называет
это гимнастикой. Беспомощная и слабая, она подымается по лестнице  только  с
помощью слуг, но им не доверяет, так как однажды они  ее  уронили.  В  гости
она не выезжает, а принимает у себя. Душевные силы маркизы, вся  ее  энергия
уходят на размышления и на беседы. Вести их она большая  мастерица  и  знает
про то сама. Разговоры она любит не ради детского  тщеславия;  меньше  всего
она  заботится  о  том,  чтобы  привлечь  внимание  собеседника,  и   больше
старается высказать те мысли и чувства, которые волнуют ее на самом деле.
     Как видишь, существо она беспокойное и нередко в запальчивости судит  с
горячностью даже о таких вещах, которые мне кажутся  маловажными.  Вероятно,
она никогда не  знала  счастья,  так  как  по  натуре  очень  требовательна,
поэтому совместное существование с маркизой утомительно,  хотя  я  к  ней  и
очень  привязана.  Руки  ее  давно  отвыкли  от  дела,  но  зрение   у   нее
превосходное, и пальцы еще легко  движутся,  так  что  она  довольно  сносно
играет на фортепьяно. Но маркиза пренебрегает  всем,  что  отвлекает  ее  от
беседы, и еще ни разу не просила меня  почитать  или  развлечь  ее  музыкой.
Маркиза говорит, что бережет мои таланты для деревни, куда мы  поедем  через
два месяца и где будем жить почти одни. Мне не терпится  туда  поехать,  так
как здесь я все больше сижу  на  месте.  Потом,  в  комнатах  у  моей  милой
госпожи всегда очень жарко.  К  тому  же  маркиза  беспрестанно  душится,  а
будуар ее заставлен пахучими цветами. Смотреть на  них  приятно,  но  воздух
такой тяжелый, что нечем дышать.
     Но самое главное - я тут тоже  ничего  не  делаю.  Я  пыталась  сначала
вышивать, но скоро заметила, что  маркизу  это  раздражает.  Она  спрашивала
меня, уж не решила ли я брать поденную работу, срочный и выгодный ли у  меня
заказ и т.д., по десять раз отрывала  от  дела  какими-нибудь  поучениями  -
только бы я бросила ненавистное ей вышивание.  В  конце  концов  я  сдалась,
иначе с досады маркиза просто занемогла  бы.  Она  была  мне  за  это  очень
признательна и, чтобы помешать мне  снова  взяться  за  пяльцы,  простодушно
заявила, что женщины, которые берут в руки  иголку  и  губят  глаза  шитьем,
вкладывают в это занятие больше  души,  чем  это  кажется  им  самим.  Таким
образом, полагает маркиза, они себя отупляют и уже  не  чувствуют,  до  чего
тоскливо их существование. Она считает, что шить должны  лишь  заточенные  в
тюрьму или очень несчастные девушки. Потом,  желая  позолотить  пилюлю,  она
добавила, что за шитьем я похожа на горничную, а  ей  хочется,  чтобы  гости
видели во мне ее  друга  и  наперсницу.  Она  склоняет  меня  к  непрерывным
разговорам  и  донимает   вопросами,   чтобы   дать   мне   блеснуть   своей
рассудительностью. Я же  противлюсь  изо  всех  сил,  так  как,  когда  меня
разглядывают и слушают, ничего умного сказать не могу.
     Конечно, я делаю все, чтобы не сидеть сложа руки,  и  очень  сожалею  о
том, что мой добрый  друг  (а  маркиза  действительно  мой  друг)  не  хочет
принимать от меня никаких услуг. Стоит  мне  немного  замешкаться,  она  уже
звонит горничной, чтобы та подняла носовой  платок,  и  еще  сетует  на  мою
преданность, не замечая, как мне досадно, что ничем не могу ее выразить.
     Ты спрашиваешь, зачем она взяла меня  в  компаньонки?  Сейчас  объясню:
маркиза принимает гостей с четырех часов, а до этого, вернее после  свидания
с маркизом, читает газеты и отвечает на письма. Конечно, это я пишу и  читаю
за нее. Почему она сама этого не делает, не знаю, ей это  вполне  под  силу.
Думаю, одиночество сильно тяготит маркизу и  внушает  ей  такой  страх,  что
развеять его занятиями невозможно. Что и говорить,  в  глубине  ее  ума  или
сердца таится нечто мне непонятное. Может, ее испортил свет, в  котором  она
слишком много вращалась? Заниматься делом ее уже не  научишь,  а  наедине  с