- Бежала! Бежала! - повторял он непрестанно, и бешенство душило  его;
порою казалось, будто он снова впадает в забытье.
   - Горе мне! - отвечал он Халиму, когда тот старался его  успокоить  и
уверял, что Басе не уйти от погони, и отшвыривал ногами шкуры,  которыми
старый татарин укрывал его, и грозил ножом ему  и  греку,  и  выл  диким
зверем, и срывался с места, чтобы мчаться, догнать, схватить ее, а потом
в гневе и дикой страсти задушить собственными руками.
   Порою он бредил в  жару;  как-то  подозвал  Халима  и  велел  немедля
принести ему голову маленького рыцаря, а жену его,  связав,  запереть  в
чулане. Случалось, он говорил с нею, молил,  угрожал,  а  то  протягивал
руки, чтобы обнять ее; наконец погрузился в глубокий сон и проспал целые
сутки. Зато, когда проснулся, жар совсем отпустил его; теперь можно было
принять Крычинского и Адуровича.
   Им это было крайне необходимо: они  не  знали,  что  делать.  Правда,
войско, которое вышло из города во главе с молодым  Нововейским,  должно
было воротиться только недели через две, но что, если оно вдруг прибудет
раньше? Разумеется, Крычинский с Адуровичем лишь делали вид, будто хотят
вернуться на службу Речи Посполитой, всем верховодил  здесь  Азья  -  он
один мог распорядиться ими, он один мог разъяснить, что нынче  выгодней:
немедля идти назад, в султанские земли, или притворяться,  и  как  долго
притворяться, будто они служат Речи Посполитой? Оба отлично  знали,  что
сам Азья в конце концов предаст Речь Посполитую, не  исключено,  однако,
что он велит им повременить с  изменой  до  начала  войны,  чтобы  после
извлечь из этого большую пользу. Его указания были для  них  непреложны:
он навязался им в вожди как  голова  всего  дела,  как  самый  хитрый  и
влиятельный человек, наконец, как сын Тугай-бея -  прославленного  средь
ордынцев воителя.
   Преисполненные усердия, встали они у его ложа, низко кланяясь, а он в
ответ приветствовал их, глядя одним глазом из-под перевязок, слабый еще,
но бодрый. И начал так:
   - Я болен. Женщина, которую хотел я для себя похитить,  вырвалась  из
моих рук, ранивши меня  рукоятью  пистолета.  То  была  жена  коменданта
Володыевского... Да падет мор на него и на весь его род!..
   - Быть посему! - ответили оба ротмистра.
   - Да ниспошлет вам аллах, правоверные, счастье и удачу!..
   - И тебе, господин!
   И тут же принялись обсуждать, как надлежит им действовать.
   - Медлить нельзя, надо уходить  к  султану,  не  дожидаясь  войны,  -
сказал Азья. - После того, что случилось с той женщиной, они  перестанут
доверять нам и в сабли на нас ударят. Но мы прежде  нанесем  им  удар  и
сожжем этот город во славу аллаха! А горсть солдат,  что  тут  осталась,
ясырями возьмем, добро валахов, армян и греков меж собою разделим  и  за
Днестр подадимся, в султанские земли.
   У Крычинского и Адуровича, которые вконец одичали, с давних пор кочуя
и грабя вместе с дикой ордой, при этих словах загорелись глаза.
   - Благодаря тебе, господин, - молвил Крычинский, - нас пустили в этот
город, который бог отдает нам нынче...
   - Нововейский думал, что мы на службу Речи Посполитой  переходим,  он
знал, что ты подходишь, чтобы соединиться с  нами,  и  потому  счел  нас
своими, как тебя своим считает.
   - Мы стояли на молдавской стороне, - вставил Адурович,  -  но  оба  с
Крычинским в гости к нему наезжали, и он принимал нас  как  шляхтичей  и
так говорил: нынешним своим поступком вы  страшные  грехи  искупаете,  а
коль скоро гетман вас за поручительством Азьи простил,  мне-то  чего  на
вас волком смотреть? Он хотел даже, чтоб мы в город  вошли,  но  мы  так
ответили:  "Не  войдем,  покуда  Азья,  сын  Тугай-бея,  не  вручит  нам
позволение от гетмана..." Напоследок он еще пир нам  закатил  и  просил,
чтобы мы за городом присматривали...
   - На пиру том, -  подхватил  Крычинский,  -  видели  мы  отца  его  и
старуху,  что  мужа  в  плену  разыскивает,  и  ту  девицу,  на  которой
Нововейский жениться надумал.
   - А, - вскричал Азья, - верно, они же все тут!.. А панну  Нововейскую
я сам привез!
   И хлопнул в ладоши, а когда, мгновение спустя, появился Халим, сказал
ему так:
   - Пускай татары мои, как огонь в городе  увидят,  тотчас  кинутся  на
солдат, что в крепости остались, и  перережут  им  глотки;  а  женщин  и
старого шляхтича пускай свяжут и стерегут до моего распоряжения.
   Потом обратился к Крычинскому и Адуровичу:
   - Сам я помогать вам не буду, слаб еще, однако на коня все  же  сяду,
чтобы поглядеть хотя бы. Ну, други мои, за дело!
   Крычинский с Адуровичем опрометью кинулись  к  дверям,  он  же  вышел
вслед за ними и, велев подать себе коня, подъехал к частоколу, чтобы  из
ворот высоко положенной крепости наблюдать  за  тем,  что  происходит  в
городе.
   Липеки во множестве перелезли через частокол, чтобы с вала насытиться
видом резни. Те из солдат Нововейского, кто не ушел в  степь,  при  виде
толпы татар решили, что предстоит какое-то зрелище, и тут же смешались с
ними без тени тревоги или подозрения. Впрочем, было той пехтуры не более
двух десятков, остальные сидели себе спокойно по кабакам.
   Тем  временем  отряды  Адуровича  и  Крычинского  в   мгновение   ока
рассыпались по городу. Были в тех отрядах почти исключительно  липеки  и
черемисы, то есть  давние  жители  Речи  Посполитой,  по  большей  части
шляхта, но они уже давно покинули  страну  и  за  время  своих  скитаний
вполне уподобились диким татарам. Жупаны их изодрались,  почти  на  всех
были теперь бараньи тулупы шерстью наружу, надетые прямо на голые  тела,
задубелые от степного ветра и дыма костров; оружие, однако, у  них  было
лучше, нежели у диких татар; у всех сабли, луки с калеными стрелами, а у
многих и самопалы. Лица же выражали жестокую кровожадность, как  и  лица
их добруджских, белгородских или крымских сородичей.
   Они  рассыпались  по  городу,  пронзительно   крича,   чтобы   криком
возбудить, подстрекнуть друг друга на убийства и грабежи. Но хотя многие
из них, по обыкновению, уже держали ножи в зубах, местные жители - как и
в Ямполе, валахи, армяне, греки и татары-купцы -  смотрели  на  них  без
малейшего недоверия. Все лавки  были  открыты,  купцы  сидели  подле  на
скамьях, по-турецки скрестив ноги и перебирая четки. Крики татар  только
возбудили любопытство, похоже было, что затевается какое-то игрище.
   Но вот внезапно на углах  базарной  площади  взвились  кверху  столбы
дыма, и все татары разом издали такой ужасающий вопль,  что  смертельный
страх объял валахов, армян и греков, женщин и детей.