А Азья на это:
   - Халим! Темную ночь бог на земле днем сменяет и солнцу велит из моря
подняться. Халим, - он схватил старого татарина за плечи, - через  месяц
она станет моей навеки!
   И такое сияние шло от смуглого его лица, таким он казался прекрасным,
что Халим принялся бить ему поклоны.
   - Сын Тугай-бея, ты велик и могуществен, и коварство неверных тебя не
осилит!
   - Слушай! - сказал Азья.
   - Слушаю, сын Тугай-бея!
   - К синему морю пойдем мы, где снег только в горах лежит, и  уж  если
воротимся в эти края, то во главе чамбулов, -  неисчислимых,  как  песок
приморский, как листья в здешних пущах, меч и огонь неся  с  собою.  Ты,
Халим, сын Курдулука, еще нынче отправишься в путь. Отыщешь  Крычинского
и скажешь, чтобы людей своих привел к Рашкову. Адурович  же,  Моравский,
Александрович, Грохольский, Творовский и все, кто жив из литовских татар
и черемисов,  пусть  со  своими  отрядами  тоже  приблизятся  к  войску.
Чамбулам, что с Дорошем на зимовище стоят, пусть дадут знать,  чтобы  со
стороны Умани подняли внезапно великую тревогу, тогда гарнизоны  ляшские
покинут Могилев, Ямполь и Рашков и в глубь  степи  направятся.  Если  на
пути моем войска не  будет,  я  в  Рашкове  одни  пепелища  да  пожарища
оставлю!
   - Помоги тебе бог, господин! - ответил Халим.
   И принялся бить поклоны, а Тугай-беевич нагнулся к нему  и  несколько
раз повторил:
   - Гонцов рассылай, гонцов рассылай, всего месяц времени у нас.
   Затем он отпустил Халима и, оставшись один,  принялся  молиться,  ибо
грудь его исполнилась счастьем и благодарностью богу.
   Молясь, он невольно поглядывал в окно на своих  татар,  они  как  раз
выводили коней на водопой к колодцам. Майдан зачернелся от  толпы;  тихо
напевая  монотонные  свои  песни,  татары  тянули  скрипящие  журавли  и
выплескивали воду в колоды. Из  конских  ноздрей  струями  валил  пар  и
застил свет.
   Вдруг из главного  дома  вышел  Володыевский  в  кожухе  и  яловичных
сапогах и, приблизясь к татарам, стал что-то говорить  им.  Они  слушали
его вытянувшись и, вопреки восточному обычаю,  стянув  с  голов  меховые
шапки. При виде коменданта Азья прервал молитву и буркнул:
   - Хотя ты и сокол, не долететь тебе, куда я долечу,  один  останешься
ты в Хрептеве, в тоске и печали.
   Володыевский, поговорив с солдатами, воротился в дом,  и  на  майдане
снова послышалось пенье татар, фырканье коней и заунывный, пронзительный
скрип колодезных журавлей.

ГЛАВА XXXVI

   Маленький рыцарь, как и  предвидела  Бася,  узнав  о  ее  намерениях,
закричал, что никогда на это не согласится, что сам он ехать не может, а
одну ее не пустит, но его одолели просьбы и уговоры, и он заколебался.
   Правда, сама Бася, вопреки его ожиданию, не слишком и настаивала,  ей
очень хотелось ехать с мужем, без него поездка теряла для нее почти  всю
привлекательность, но Эва пала пред ним на колени  и,  целуя  ему  руки,
заклинала отпустить Басю во имя его любви к жене.
   - Ни у кого не хватит отваги подступиться к моему отцу и обо всем ему
объявить, - говорила она, - ни у меня, ни  у  Азьи,  ни  даже  у  брата,
только пани Бася сумеет, ей он ни в чем не откажет!
   -  Негоже  Баське  сваху  из  себя  разыгрывать!  -   не   соглашался
Володыевский. - Впрочем, вы же назад воротитесь, вот тогда пусть  все  и
улаживает.
   Эвка в ответ разрыдалась. Бог знает что случится до  той  поры,  она,
разумеется, умрет от горя; впрочем, для  нее,  сироты,  ни  от  кого  не
видевшей милосердия, может, так-то оно и лучше.
   У маленького рыцаря сердце было мягкое; встопорщив усики, он принялся
ходить по комнате. Больно уж не хотелось ему с Баськой расставаться и на
один-то день, а уж тем более на несколько недель.
   Но просьбы, как видно, проняли  его:  день-другой  спустя  он  как-то
вечером сказал:
   - Кабы и я мог ехать, дело другое! Да никак не могу, служба держит!
   Бася метнулась к нему и, коснувшись щек  его  алыми  своими  губками,
стала упрашивать:
   - Поедем, Михалек, поедем!
   - Никак невозможно! - решительно ответил Володыевский.
   Прошло еще  несколько  дней.  Маленький  рыцарь  спрашивал  совета  у
Заглобы - как быть? Но тот в совете отказал.
   - Когда иных препятствий нет, единственно сантимент, что тут скажешь?
Тебе решать, - ответил он. - Разумеется, пусто  тут  станет  без  нашего
гайдучка. Кабы не возраст мой да не трудная дорога, я бы и  сам  поехал;
без нее никак невозможно, это правда.
   - Вот видишь! Препятствий и в самом деле нет,  разве  что  дни  стоят
морозные; и спокойно кругом, и гарнизоны на пути повсюду.  Только  никак
без нее невозможно.
   - Я и говорю: тебе решать!
   После этого разговора пан  Михал  опять  заколебался  и  думать  стал
двояко. Эвку ему было жаль. "Да и прилично ли отправлять девицу с  Азьей
одну в такую дальнюю дорогу, - размышлял он, - а главное, как не  помочь
приязненным людям, коль скоро  случай  к  тому  представляется.  О  чем,
собственно, речь? Бася отлучится на две-три недели?  Да  если  для  того
только, чтобы увидеть Могилев, Ямполь и Рашков, отчего бы ей не угодить?
Азье все едино отправляться в Рашков с хоругвью, так что стражи будет  с
избытком, - разбойники уничтожены, а орда зимой не опасна".
   Все более колебался Володыевский, и, заметив это, женщины возобновили
уговоры: одна - представляя дело как добрый поступок и долг свой, другая
-  плача  и  причитая.  Наконец  и  Тугай-беевич  пришел  с  поклоном  к
коменданту. Он, конечно, недостоин такой милости, сказал татарин, однако
смеет все же о ней просить, поскольку не единожды уже доказывал верность
свою и преданность супругам Володыевским. Он в  неоплатном  долгу  перед
ними обоими, ведь это они не позволили помыкать им в ту еще пору,  когда
никто не знал, что он сын Тугай-бея. Он никогда  не  забудет,  что  пани
Бася раны его перевязывала и была ему не только госпожой ласковой, но  и
словно бы матерью. Благодарность  свою  он  уже  доказал  в  сражении  с
Азба-беем, но и в будущем, не приведи господь что страшное случится, он,