ГЛАВА XXXII

   Насколько спешил Богуш к гетману из Хрептева, настолько он не  спешил
обратно. В мало-мальски крупных городах задерживался на неделю, а  то  и
на две, праздники провел во Львове, там же застал его и Новый год.
   Он вез, правда, гетманские наставления  Тугай-беевичу,  но  сводились
они лишь к совету поскорее завершить переговоры с татарскими ротмистрами
и сухому, даже грозному наказу отречься от великих замыслов, так  что  у
Богуша не было причин торопиться: Азья со своими татарами ничего не  мог
предпринять, не имея на руках грамоты от гетмана.
   И Богуш едва плелся, частенько сворачивая по пути в костелы и принося
там покаяние за причастность свою к замыслам Азьи.
   А Хрептев меж тем сразу же  после  Нового  года  наводнился  гостями.
Приехал из Каменца нвирак, посланец эчмиадзинскго патриарха, с ним  двое
анардратов - мудрых теологов из Кафы, и  многочисленные  слуги.  Солдаты
дивились чудному их одеянию,  фиолетовым  и  красным  клобукам,  длинным
покрывалам из бархата и атласа, смуглым лицам  и  величавости,  с  какой
вышагивали они подобно дрофам  или  журавлям  по  хрептевской  крепости.
Прибыл и Захарий Пиотрович, известный своими путешествиями в Крым и даже
в самый Царьград, но еще более усердием, с каким отыскивал и выкупал  он
пленников на восточных базарах; он  сопровождал  нвирака  и  анардратов.
Володыевский тотчас  отсчитал  ему  сумму,  необходимую  на  выкуп  пана
Боского, а поскольку супруга его  такими  деньгами  не  располагала,  то
доложил и свои, и Бася потихоньку сунула туда  жемчужные  свои  сережки,
чтобы как-то помочь  несчастной  вдове  и  прелестной  Зосе.  Приехал  и
Сеферович, каменецкий претор, богатый армянин, у которого брат томился в
татарском плену, и две дамы, Нересовичова и Керемовичова, обе молодые  и
пригожие, хотя и чернявые. Они хлопотали о своих плененных мужьях.
   Были то гости по большей части печальные, но  и  в  веселых  не  было
недостатка: ксендз Каминский прислал в Хрептев на масленицу,  под  Басин
присмотр, свою племянницу панну Каминскую, дочь звинигородского ловчего,
а в один прекрасный день как с неба упал молодой Нововейский; проведавши
о том, что  отец  его  находится  в  Хрептеве,  он  тотчас  же  испросил
разрешения у пана Рущица на встречу с родителем.
   Молодой Нововейский сильно изменился за последние годы: верхнюю  губу
его заметно уже оттеняли не скрывавшие белых волчьих  зубов  закрученные
кверху усики; он и прежде был дюжим  молодцем,  а  нынче  и  вовсе  стал
исполином. Столь густые и буйные кудри только и  могли  расти  на  такой
огромной голове, и под стать огромной  голове  были  богатырские  плечи.
Загорелое, опаленное ветром лицо с  глазами-угольями  светилось  молодым
задором. В мощной ладони он легко мог упрятать крупное яблоко -  угадай,
мол, в какой руке? И в порошок обращал горсть орехов, крепко  прижав  их
рукою к бедру.
   Все в нем в силу пошло; сам  стройный,  поджарый,  а  грудь  колесом.
Подковы гнул, не слишком и натуживаясь. Прутья железные у солдат на  шее
завязывал и ростом выше казался, чем был  в  самом  деле;  под  ногой  у
молодца доски трещали; заденет по случайности лавку - щепу собирай.
   Словом, добрый был малый; жизнь, здоровье, удаль и сила  клокотали  в
нем, ровно кипяток в котле,  даже  в  столь  исполинском  теле  не  умея
вместиться. В голове  и  груди  будто  огонь  играл,  так  что  невольно
хотелось взглянуть, не дымится ли часом шевелюра. А и вправду  случалось
ему напиваться в дым - к чарке был он  привержен.  На  сражение  шел  со
смехом - ржал что твой конь, а уж рубака такой был искусный, что солдаты
на убитых им смотреть ходили - и диву давались.
   Впрочем, с детства привыкший к степи и к  бранной  сторожевой  жизни,
он, несмотря на запальчивость, осмотрителен был и чуток, знал все уловки
татар и после Володыевского и Рущица слыл лучшим наездником.
   Старик Нововейский, вопреки угрозам своим и посулам, принял  сына  не
слишком сурово,  боясь  оттолкнуть,  -  ищи  потом  ветра  в  поле,  еще
одиннадцать лет не явится.
   Самолюбивый шляхтич был, по сути, доволен сыном: в самом деле - денег
из дому не берет, человек самостоятельный, средь рыцарей прославился,  у
гетмана милость заслужил и чин офицерский, чего не всякий и с протекцией
сумел бы добиться. К тому же отец и то взял в рассуждение, что одичавший
в степях и на войне  молодец,  может  статься,  не  пожелает  покориться
отцовской воле, так чего ж и рисковать?
   Сын же, хотя, как положено, припал к ногам родителя, смело глянул ему
в глаза и без обиняков ответил на первые попреки.
   - У вас, отец, на языке попреки, а в сердце радость за  меня,  оно  и
понятно, позора на вас я не навлек, а что в хоругвь сбежал, так на то  и
шляхтич.
   - А может, басурман, - возразил старый, - одиннадцать лет в дом  носа
не казал.
   - Не казал оттого, что кары боялся, она не сообразна была бы с  чином
и с честью моей офицерской. Все ждал письма с отпущением грехов.  Письма
не было, ну и меня не было.
   - А нынче кары уж не боишься?
   Молодец обнажил в улыбке белые зубы.
   - Здесь у нас власть военная,  ей  даже  родительская  не  указ.  Вы,
батюшка, лучше бы обняли меня, ведь душа ваша просит!
   При этих словах он раскрыл объятия, а Нововейский-отец растерялся, не
зная, как быть ему с сыном, который еще мальчишкой ушел из дому, а нынче
вот он - зрелый муж, прославленный офицер. Это весьма льстило отцовскому
честолюбию, он и вправду рад был бы  прижать  сына  к  своей  груди,  да
опасался все же уронить свою честь.
   Но сын первый его обнял. В медвежьем  объятии  затрещали  у  шляхтича
кости, и это вконец его растрогало.
   - Что поделаешь, - сопя крикнул он, - чует, бестия,  крепко  в  седле
держится, и вот вам! Извольте видеть! В своем доме я бы так не размяк, а
здесь - что поделаешь? Ну-тка, поди сюда еще!
   Они снова обнялись, и сын с нетерпеньем стал выспрашивать про сестру.
   - Я велел ей ждать смирно, покуда не кликну, - ответил отец, -  девка
там небось из кожи выскочить готова.
   - Бога ради, где ж она? - крикнул сын. И, отворивши  дверь,  принялся
так громко звать сестру, что  эхо,  отбившись  от  стен,  ему  ответило:
"Эвка! Эвка!"
   Эва, ожидавшая в соседней комнате, в ту же секунду влетела к ним,  и,
едва успела крикнуть "Адам!", как могучие руки подхватили ее и подкинули
кверху. Брат всегда очень ее любил; в прежние  времена  защищал  Эву  от