объявит, что всякий татарин, который придет в Речь  Посполитую,  получит
шляхетство, не будет преследуем за свою веру и  в  собственных  хоругвях
сможет служить, что будет у татар свой гетман, как у казаков,  -  голову
даю, на Украине вскоре свободного  клочка  земли  не  останется.  Липеки
придут и черемисы, из Добруджи придут и Белгорода, из Крыма  -  и  стада
пригонят, и жен с детьми на арбах привезут.  Напрасно  качаете  головой,
ваша милость, - придут! Как пришли в былые времена те, что потом  веками
верно служили Речи Посполитой. В Крыму, да  и  везде,  их  хан  и  мурзы
утесняют, а здесь они шляхтою станут, сабли прицепят, собственный гетман
будет их в походы водить. Клянусь, придут - они там от голода  умрут.  А
когда по улусам слух полетит, что я от имени пана гетмана их  зову,  что
Тугай-беев сын их зовет, - тысячами повалят.
   Богуш схватился за голову:
   - О господи, Азья! Откуда у тебя такие мысли? Что тогда будет?!
   - Будет на Украине татарский народ, как сейчас казацкий!  Казакам  вы
позволили гетмана иметь - почему бы и нам  не  позволить?  Твоя  милость
спрашивает, что будет? Второго Хмельницкого  не  будет,  потому  что  мы
тотчас казакам наступим на глотку; бунтов крестьянских не будет,  резни,
погромов; и Дорошенко головы не посмеет поднять: пусть только попробует,
я первый его на аркане гетману под ноги приволоку. А  вздумает  турецкая
рать на нас пойти, мы и султана побьем; хан затеет набег -  и  хана.  Не
так разве поступали в прежние времена липеки и черемисы, хотя оставались
верными  Магомету?  Отчего  нам  поступать  иначе,  нам,  татарам   Речи
Посполитой; нам, шляхте!.. А теперь посчитайте, ваша милость: на Украине
спокойно, казаки в крепкой узде, от турка - заслон, войска на  несколько
десятков тысяч больше... Вот о чем я  подумал!  Вот  что  мне  в  голову
пришло, вот почему  меня  Крычинский,  Адурович,  Моравский,  Творовский
слушают, вот почему, когда я кликну клич, половина Крыма ринется  в  эти
степи!
   Пан Богуш речами Азьи был так поражен и подавлен, как если  бы  стены
комнаты,  в  которой  они  сидели,  внезапно   раздвинулись   и   глазам
представились новые, неведомые края.
   Долгое время он слова не мог вымолвить и только  глядел  на  молодого
татарина,  а  тот  расхаживал  большими  шагами  по  горнице  и  наконец
произнес:
   - Без меня такому не бывать: я сын Тугай-бея, а от  Днепра  до  Дуная
нет среди татар имени громче. - И, помолчав минуту, добавил: -  Что  мне
Крычинский, Творовский и прочие! Не о них речь и не о нескольких тысячах
липеков и  черемисов,  а  обо  всей  Речи  Посполитой.  Говорят,  весной
начнется большая война с могучей султанской ратью, но  вы  только  дайте
мне волю: я такого варева с татарами наварю - сам султан обожжется.
   - Господи! Да кто ты, Азья?
   Тот поднял голову:
   - Будущий татарский гетман!
   Отблеск огня, упавший в эту минуту на говорившего, осветил его лицо -
жестокое, но прекрасное, и  Богушу  почудилось,  перед  ним  стоит  иной
человек, - такую величественность и гордость излучал весь облик молодого
татарина. И почувствовал пан Богуш, что  Азья  говорит  правду.  Если  б
подобный гетманский призыв был обнародован, липеки и черемисы несомненно
бы все возвратились, да и многие из диких татар потянулись бы  за  ними.
Старый шляхтич превосходно знал Крым, где дважды побывал  невольником  и
куда потом, будучи выкуплен, ездил посланником гетмана; ему  знаком  был
бахчисарайский двор, известны нравы ордынцев,  стоящих  в  степях  между
Доном и Добруджей; он знал,  что  зимой  множество  улусов  вымирает  от
голода, знал, что мурзам надоело сносить деспотизм и лихоимство  ханских
баскаков, что в самом Крыму часто вспыхивают смуты, - и ему сразу  стало
ясно: плодородные земли и шляхетские привилегии не могут  не  прельстить
тех, кому в нынешних обиталищах плохо, тесно или неспокойно.
   И прельстят тем скорее, если призовет  их  Тугай-беев  сын.  Он  один
может это сделать - никто больше. Он, овеянный славой своего отца, может
взбунтовать  улусы,  настроить  одну  половину  Крыма   против   другой,
подчинить себе дикие белгородские орды и подорвать мощь хана; мало  того
- мощь самого султана!
   Гетман вправе считать Тугай-беева сына посланцем самого провидения  -
другой такой случай вряд ли еще представится.
   Пан Богуш совсем другими глазами стал смотреть на Азью и все  сильней
изумлялся, как подобные мысли могли созреть в голове молодого  татарина?
Даже чело пана  подстолия  оросилось  потом  -  так  потряс  его  размах
задуманного. Но в  душе  осталось  еще  множество  сомнений,  и  потому,
помолчав с минуту, он спросил:
   - А ты понимаешь, что это приведет к войне с турками?
   - Войны так и так не избежать! Зачем, думаете, приказано ордам идти в
Адрианополь? Скорей уж войны не  будет,  когда  в  султановых  владениях
подымется смута, но даже ежели придется воевать, половина орды  на  нашу
сторону станет.
   "На каждое слово у шельмы ответ готов!"  -  подумал  Богуш,  а  вслух
сказал:
   - Голова кругом идет! Пойми, Азья, в любом случае это дело непростое.
Что скажет король, канцлер? А сословия ?  А  вся  шляхта,  в
большинстве своем к гетману не расположенная?
   - Мне нужно только письменное  разрешение  гетмана;  когда  мы  здесь
осядем, пусть попробуют нас выгнать! Кто гнать будет и чем? Вы  бы  рады
запорожцев из Сечи выкурить, да руки коротки.
   - Пан гетман испугается ответственности.
   - За пана гетмана пятьдесят тысяч ордынских сабель подымется, а еще у
него свое войско есть.
   - А казаки? О казаках забыл? Эти тотчас всколыхнутся.
   - На то мы и нужны, чтобы над казацкой шеей меч  висел.  В  чем  сила
Дороша? В татарах! Будет моя над татарами власть -  Дорош  к  гетману  с
повинной придет.
   При этих  словах  Азья  протянул  вперед  руки  и  растопырил  пальцы
наподобие орлиных когтей, а потом схватился за эфес сабли.
   - Покажем мы казакам их права! В холопов обратим, а сами  на  Украине
хозяйствовать станем. Слышь, пан Богуш, вы думали, я маленький  человек,
а я не такой уж и  маленький,  как  Нововейскому,  здешнему  коменданту,
офицерью и вам, пан Богуш, казалось! Да я над этим  дни  и  ночи  думал,
исхудал аж, с лица спал, - гляди, ваша милость! - почернел весь. Но  что
обмыслил, то обмыслил как следует, потому и сказал, что при мне  сила  и
мудрость. Сам видишь: это великое дело; езжай-ка, сударь, к гетману,  да
поскорее! Все ему доложи, пускай письменное согласие даст, а на сословия