несладко бывало!
   - Да, не сделает, - повторил Богуш. - Хотел бы, давно б  уже  сделал.
Ничто ему не мешало.
   - Больше того, - добавил Ненашинец, - теперь  я  верю,  что  он  этих
предателей-ротмистров обратно на сторону Речи Посполитой перетянет.
   - Пан Нововейский, - спросил вдруг Заглоба, - а  кабы  твоей  милости
известно было, что это Тугай-беевич, возможно бы, ты,  того...  возможно
б, ты так... а?
   - Я б тогда вместо трехсот тысячу триста плетей  приказал  ему  дать.
Разрази меня гром, если  б  я  поступил  иначе!  Странно  мне,  любезные
судари, отчего он, будучи Тугай-беевым отродьем, в Крым не сбежал. Разве
что сам узнал недавно, а у меня еще ни сном ни духом не ведал.  Странно,
доложу я вам, странно; не верьте вы ему,  бога  ради!  Я  ж  его  дольше
вашего знаю и одно могу сказать: сатана не столь коварен, бешеный пес не
столь неистов, волк не так жесток и злобен, как этот человек. Он еще тут
нам всем покажет!
   - Да ты что, сударь! - воскликнул Мушальский. - Мы его в деле видели:
под Кальником, под Уманью, под Брацлавом да еще в сотне сражений...
   - Он своих обид не простит! Мстить будет.
   - А сегодня как Азбовых головорезов отделал! Чепуху говоришь, сударь!
   У Баси лицо пылало - до того ее взволновала история с Меллеховичем. А
поскольку ей хотелось, чтоб и конец был достоин начала,  она,  толкая  в
бок Эву Нововейскую, шептала той на ухо:
   - Эвка, а тебе он нравился? Не запирайся, скажи честно! Нравился, да?
И до сих пор нравится? Ну конечно, я уверена! От меня хоть  не  скрывай.
Кому ж еще открыться, как не мне, женщине? Он чуть  ли  не  королевского
рода! Пан гетман ему не одну, а десять бумаг на шляхетство выправит. Пан
Нововейский не станет противиться. Да и Азья наверняка  к  тебе  чувство
сохранил! Уж я знаю, знаю. Не бойся! Он мне доверяет. Я его сей же час и
допрошу. Как миленький все расскажет. Сильно ты  его  любила?  И  сейчас
любишь?
   У панны Нововейской голова кругом шла. Когда Азья впервые выказал  ей
сердечную склонность, она была почти еще ребенком, а потом, много лет не
видя его, перестала о нем думать. В памяти ее остался пылкий  подросток,
то ли товарищ брата, то ли простой слуга. Но теперь перед  нею  предстал
удалой молодец, красивый и грозный, как  сокол,  знаменитый  наездник  и
офицер, притом отпрыск хоть и чужестранного, но княжеского рода.  Потому
и она взглянула на юного Азью другими глазами, а вид его  не  только  ее
ошеломил, но и  ослепил  и  восхитил  безмерно.  В  девушке  пробудились
воспоминания. Нельзя сказать, что в ее сердце мгновенно вспыхнула любовь
к этому молодцу, но оно немедля исполнилось сладкой готовностью любить.
   Бася, не добившись от Эвы толку, увела ее вместе  с  Зосей  Боской  в
боковую светелку и там снова на нее насела:
   - Эвка! А ну, говори быстро! Быстренько! Люб он тебе?
   У Эвы ланиты пылали  жарким  румянцем.  В  жилах  этой  чернокосой  и
черноокой паненки текла горячая кровь, при  всяком  упоминании  о  любви
волною ударявшая ей в лицо.
   - Эвка! Любишь его? - в десятый раз повторила Бася.
   - Не знаю, - после минутного колебания ответила панна Нововейская.
   - Однако и "нет" не говоришь? Хо-хо! Все ясно!  Не  спорь!  Я  первая
сказала Михалу, что люблю его, - и ничего! И правильно! Вы, должно быть,
прежде ужасно друг друга любили! Ха! Теперь мне все понятно! Это  он  по
тебе тосковал, оттого и ходил вечно угрюмый, как  волк.  Чуть  не  зачах
солдатик! Рассказывай, что промежду вас было!
   - Он  мне  в  сенях  сказал,  что  меня  любит,  -  прошептала  панна
Нововейская.
   - В сенях!.. Вот те на!.. Ну, а потом?
   - Потом схватил и стал целовать, - еще тише продолжала девушка.
   - Ай да Меллехович! А ты что?
   - А я боялась кричать.
   - Кричать  боялась!  Зоська!  Ты  слышишь?..  Когда  же  ваша  любовь
открылась?
   - Отец пришел и сразу его чеканом, потом меня побил, а  его  приказал
высечь - он две недели в лежку лежал!
   Тут панна Нововейская расплакалась - отчасти от  жалости  к  себе,  а
отчасти от смущения. Лазоревые глазки чувствительной  Зоси  Боской  тоже
мгновенно наполнились слезами, Бася же принялась утешать Эвку:
   - Все будет хорошо, я сама об этом позабочусь! И Михала  в  это  дело
втравлю, и пана Заглобу. Уж я их уговорю, не сомневайся! У пана  Заглобы
ума палата, перед ним никто не устоит. Ты его не знаешь! Кончай плакать,
Эвка, ужинать пора...
   Меллеховича за ужином не было. Он сидел в своей горнице и  подогревал
на очаге горелку с медом, а  подогрев,  переливал  в  сосуд  поменьше  и
потягивал, заедая сухарями.
   Поздней уже ночью к нему пришел пан Богуш, чтобы  обсудить  последние
новости.
   Татарин усадил гостя на табурет, обитый овчиной,  и,  поставив  перед
ним полную чарку горячего напитка, спросил:
   - Пан Нововейский по-прежнему во мне холопа своего видит?
   - Об этом уже и речи нет, - ответил подстолий новогрудский. -  Скорей
бы уж пан Ненашинец мог на тебя свои права заявить, но и ему ты ненужен:
сестра его либо померла, либо давно  со  своей  судьбой  смирилась.  Пан
Нововейский не знал, кто такой, когда наказывал за амуры  с  дочерью.  А
теперь и он точно оглоушенный ходит: отец твой хоть и много зла причинил
нашей отчизне, но воитель был превосходный, да  и  кровь  -  она  всегда
кровь. Господи! Тебя здесь никто пальцем не тронет, покуда ты  отечеству
честно служишь, к тому ж у тебя кругом друзья.
   - А почему бы мне не служить честно? - сказал в ответ  Азья.  -  Отец
мой громил вас, но он неверный был, а я исповедую Христову веру.
   - Вот-вот! То-то и оно! Тебе уже нельзя в  Крым  возвращаться,  разве
что от веры откажешься, но тогда и  вечного  спасения  будешь  лишен,  а
этого  никакими  земными  благами,   никакими   высокими   званиями   не
возместить. По правде говоря, ты и пану Ненашинцу, и  пану  Нововейскому
должен быть благодарен: первый  тебя  из  басурманских  лап  вытащил,  а
второй воспитал в истинной вере.
   На что Азья сказал:
   - Знаю, что у них в долгу, и постараюсь этот долг  сполна  отдать.  И
благодетелей у меня здесь тьма, как ваша  милость  справедливо  изволили
заметить!
   - Чего губы кривишь? Посчитай сам, сколькие к тебе расположены.