молодцы ордынцы с саблями - много луков и много сабель! А  как  я  ее  в
город мой мыкну и женой ее, красавицу, гетманской женою назову, на  чьей
стороне будет сила? На моей! Кто ее у меня отымет?  Маленький  рыцарь!..
Если уцелеет!.. И пускай бы даже он уцелел  и  волком  выл  и  к  самому
королю ходил с челобитной, ты  что  полагаешь,  они  войну  против  меня
начнут из-за одной русой косы? Была уж у них такая война, половина  Речи
Посполитой сгорела в огне.  Кто  против  меня  пойдет?  Гетман?  А  я  с
казаками соединюсь, Дорошу побратимом стану, а землю  султану  отдам.  Я
второй Хмельницкий, я посильнее Хмельницкого, лютый лев я! Коли дозволят
мне взять ее, я стану служить им, казаков бить и хана бить и султана,  а
нет - весь Лехистан конскими копытами истопчу, гетманов заберу в  полон,
войско изрублю, города спалю огнем, людей истреблю, не будь я Тугай-беев
сын, я лев!..
   Глаза у Азьи загорелись красным огнем,  белые  клыки  сверкнули,  как
некогда у Тугай-бея; вознеся руку, он погрозил ею в  сторону  севера,  и
велик он был, и страшен, и прекрасен, так что Халим  принялся  торопливо
бить ему поклоны, едва слышно приговаривая:
   - Аллах керим! Аллах керим!
   Долго длилось молчание; Тугай-беевич постепенно успокоился и  наконец
сказал:
   - Богуш сюда приезжал. Я ему  открыл  свое  могущество  и  предложил,
чтобы на Украине, бок о бок  с  казаками,  татары  поселились,  а  подле
гетмана казацкого чтобы гетман татарский был.
   - И что он, согласен ли?
   - Он за голову схватился и только что челом мне не бил, и  на  другой
же день к гетману поспешил с радостной вестью.
   - Эфенди, - робок проговорил Халим, - а  что,  если  Великий  Лев  не
пойдет на это?
   - Собеский?
   - Да.
   Глаза Азьи полыхнули пламенем,  но  тут  же  и  погасли.  Лицо  стало
спокойным. Он  уселся  на  лавку  и,  подперев  голову  руками,  глубоко
задумался.
   - Я уж и так и этак умом раскидывал,  -  сказал  он  наконец,  -  что
великий гетман ответит, получив от Богуша столь радостную весть.  Гетман
умный, он согласится. Гетману известно,  что  весною  начнется  война  с
султаном, на которую у  Речи  Посполитой  ни  денег  нет,  ни  людей,  а
Дорошенко с казаками на стороне султана,  и  Лехистану  воистину  гибель
грозит, тем паче что ни король, ни шляхта в войну не верят и не спешат к
ней готовиться. Я тут в оба гляжу, все знаю, да и Богуш не таит от меня,
что  говорят  при  дворе  у  гетмана.  Пан  Собеский  великий  муж,   он
согласится, оттого что знает - коли татары сюда  прибудут  за  землей  и
волей, то в Крыму и в добруджских степях усобица может начаться, а тогда
мощь ордынская ослабнет и  султану  придется  думать,  как  смуте  конец
положить... Гетман  меж  тем  выиграет  время,  чтобы  получше  к  войне
подготовиться, а казаки с  Дорошем  призадумаются  -  так  ли  уж  стоит
хранить верность султану.  Только  это  может  спасти  Речь  Посполитую,
которая так ослабла, что и несколько тысяч  назад  воротившихся  липеков
нынче для нее сила. Гетману это известно, гетман умный, он согласится...
   - Преклоняюсь пред мудростью твоею, эфенди, -  ответил  Халим,  -  но
что, если аллах затмит разум Великого Льва или шайтан  так  ослепит  его
гордыней, что он отвергнет твои замыслы?
   Азья приблизил хищное свое лицо к уху Халима и зашептал:
   - Ты останься здесь, пока не прибудет ответ от гетмана, а  я  до  той
поры в Рашков не двинусь. Коли он отвергнет мои замыслы, я пошлю тебя  к
Крычинскому и прочим. Ты им передашь мой приказ,  чтобы  они  сюда,  под
самый Хрептев, подошли тем берегом и были бы в готовности,  а  я  тут  с
моими татарами в одну прекрасную ночь  ударю  на  гарнизон  и  такое  им
учиню, ого!
   Азья провел рукой по шее и прибавил:
   - Кесим! Кесим! Кесим!
   Халим спрятал голову в  плечи,  и  на  зверином  лице  его  появилась
зловещая ухмылка.
   - Алла. И Маленькому Соколу... да?
   - Да! Ему первому!
   - А после в султанские земли?
   - Да!.. С нею!..

ГЛАВА XXXI

   Лютая зима укрыла лес толщей плотного снега, доверху завалила овраги,
так что весь край  стал  однообразной  снежной  равниной.  Замели  вдруг
сильные метели, погребая под снежным саваном людей и целые стада, дороги
сделались опасны, и все же Богуш спешил что есть мочи  в  Яворов,  чтобы
поскорее открыть гетману великие замыслы Азьи.
   Шляхтич родом из пограничья, воспитанный в  постоянном  страхе  перед
казацкими  и  татарскими  набегами,  озабоченный  мыслью  об  опасности,
которой грозят отчизне бунты, нашествия и несметная сила турецкая, Богуш
усматривал в этих замыслах чуть ли не путь  к  спасению  отчизны,  свято
верил, что боготворимый им, равно как и всеми жителями окраин, гетман не
колеблясь одобрит их, коль скоро дело идет об усилении Речи  Посполитой,
и, несмотря на пургу,  бездорожье  и  снежные  заносы,  он  спешил,  чуя
радость в своем сердце.
   В Яворов он нагрянул в воскресенье как снег на голову и, застав  там,
по  счастью,  гетмана,  велел  тотчас  доложить   о   себе,   хотя   его
предупредили, что гетман денно и нощно  занят  экспедициями  и  писанием
писем, так что даже поесть ему недосуг. Гетман, как  ни  странно,  велел
немедля его позвать. И  вот,  обождав  немного  среди  свитских,  старый
солдат склонился к ногам своего военачальника.
   Он нашел гетмана сильно изменившимся и озабоченным - то был, пожалуй,
самый тяжкий период в жизни Собеского. Имя его не гремело еще  по  всему
христианскому  миру,  но  в  Речи  Посполитой  он  уже  прослыл  великим
полководцем и грозным победителем басурман.
   Благодаря такой славе ему и доверили в  свое  время  булаву  великого
гетмана и защиту восточных границ, но к гетманскому званию  не  добавили
ни войска, ни денег. И все же победа до сей поры сопутствовала ему,  как
тень. С горстью войска одержал он победу у  Подгаец,  с  горстью  войска
прошел вдоль и поперек Украину, в порошок стирая многотысячные  чамбулы,
захватывая мятежные города, сея ужас и  страх  перед  польским  оружием.
Нынче, однако, над несчастной Речью Посполитой нависла  угроза  войны  с